Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы

— Вы идиот, Годковицкий, неужели не понимаете, что это идет от центрального предохранителя?

Тршиска не более чем техник, Годковицкий — инженер, таких, как они, на заводе уйма, по мнению Рене, здесь это одна из основных боевых диспозиций: более опытные против более образованных, и образец такой диспозиции — не далее как у них в квартире. Годковицкий покатывается со смеху — он знает, что главное еще впереди. И Рене предчувствует это, но поневоле смеется вместе с ним.

— Отткуда ммне этто ззнать? — тянет Годковицкий еще с минуту, но взгляд Тршиски уже падает на пол, где видимо-невидимо фарфоровых черепков.

— Иисус Мария! Это он все изничтожил! И после этого он еще инженер называется!

— Яя нне ппрактик, яя ппо ннаучной ччасти, — захлебывается от смеха Годковицкий и слезает со стула. Наказание за это контрнаступление не минет его.

Тршиска: — Да ведь и абсолютный тупица такого не сотворит!

И Рене в припадке смеха, заразившего и его, понимает, что последняя надежда на перемещение Годковицкого к Тршиске или наоборот в эту минуту лопнула раз и навсегда.

А у молодых людей — как у Рене, так и у Ван Стипхоута — на углубление завязанных ими отношений с молодыми женщинами отпущено мало времени: не только новая симпатия Рене Ева готовится с сентября посвятить себя изучению журналистики, но и Ван Стипхоут в столь памятное для Рене воскресенье узнает, что крановщице осточертел кран, и она снова решила поступать в вуз, на сей раз — в Пражский университет на востоковедение.

— Кто знает, может, она и на кран-то пошла лишь затем, чтобы легче попасть на столь заманчивый факультет, — язвит Рене, обмениваясь с другом воскресными впечатлениями. Ван Стипхоут соглашается и возвещает:

— Не беспокойся, царь! Предотвращу! До сентября — женюсь! И тебе советую поступить так же!

Скорая женитьба представляется Рене хоть и упоительной, но нереальной идеей, и потому он изъявляет готовность попытаться осуществить пусть более пошлую, зато жизненную идею — идею их совместного проживания. Для этой цели они решают обратиться непосредственно к самому директору.

С тех пор как Рене поступил на завод, он беседовал с директором один раз, а Ван Стипхоут и вовсе ни разу. Иногда, правда, друзья захаживают в секретариат директора поболтать с доктором Сикорой, а на худой конец, если он отсутствует, и с секретаршей, с которой, особенно Ван Стипхоут, успели подружиться.

— Товарищ Пухла, так как и что? — кричит он прямо с порога.

И товарищ Пухла улыбается:

— Кофе не будет.

Ван Стипхоут: — А вы из фонда попотчуйте, из фонда! Внесите в графу «Делегация» и дайте испить! Сливовицы не имеется?

Товарищ Пухла: — Ни капли.

Но она способна выразиться и иначе: — Дерьмо, а не сливовица.

— Ха-ха-ха! — восторженно гогочет тогда Ван Стипхоут, словно уже разжился сливовицей. — Това-а-арищ Пу-у-ухла-а!

Нельзя сказать, чтобы товарищ Пухла не благоволила к ним, но когда в секретариате шла обычная повседневная кутерьма, так и она была не всесильна. Но подчас им везло — они заходили в секретариат как раз в тот момент, когда случалось нечто из ряда вон выходящее, как, например, заседание комиссии или директора навещал директор иного, скажем, молочного завода, и они глубокомысленно совещались, нельзя ли в пропагандистских целях изготовить копченый овечий сыр — знаменитый словацкий «оштепок» — в виде телевизора; обещанным эквивалентом, вероятно, должен был стать телевизор, которому, надо полагать, все-таки не отводилась обязательная форма «оштепка». Или, скажем, приезжала профсоюзная делегация из Конго. За звуконепроницаемой дверью — идеально непроницаемой, конечно, она не была — раздавался тогда разговор, веселый или серьезный; товарищ Пухла, если звонил телефон, поднимала трубку и неизменно говорила: «Позвоните, пожалуйста, позднее!»; а за ее спиной меж тем кипела вода для долгожданного кофе, весь стол был завален блюдечками, чашечками и ложками, и она, заливая кипятком кофе, вдруг брала да и подсовывала две полные чашечки Ван Стипхоуту и Рене, которые, развалясь в креслах, с нетерпением поджидали блаженной минуты.

— Нате, только пейте мигом.

Когда же наезжали особо редкие гости, в секретариате разливали домашнюю сливовицу и в роли официанта выступал сам доктор Сикора. Ловя удачу, Ван Стипхоут взывал самым что ни на есть страстным образом:

— Дай, Игорь, дай!

— Не могу, ребята, не валяйте дурака, — испуганно говаривал доктор Сикора.

— Ну Игорь, голуба, не будь, не будь! — буйствовал, в такие минуты Ван Стипхоут, и доктор Сикора, пугаясь этого буйства, шептал:

— Налей им! Но чтоб быстро, ребята! Если кто придет, спрячьте!

В большинстве случаев им удавалось мигом расправиться с подношением, но бывало и так: стоило им поднести рюмку ко рту, как нежданно-негаданно отворялась звуконепроницаемая дверь, и на пороге возникал директор. Они почтительно здоровались с ним, он, глядя на них, отвечал как-то невидяще, товарищ Пухла и доктор Сикора цепенели, чувствуя себя пойманными с поличным, но директор, лишь отдав какое-нибудь распоряжение, тотчас исчезал за дверью — таков был их контакт с руководством, другого пока не предвиделось.

Правда, однажды и им довелось принять участие в одном важном событии. Как-то раз Рене встретил в коридоре летящего на всех парах доктора Сикору:

— Послушай, Иван, кто подает сведения в ЧТК?^[27]

— Не знаю, — последовал ответ.

— Редакция отсылает сведения в ЧТК или нет?

— Не знаю, — снова отозвался Рене.

— Послушай, Иван, пойди и составь для ЧТК телеграмму, что в Москву отправляется озвучивающее оборудование. Кайкл введет тебя в курс. Это по распоряжению директора. Когда подготовишь, покажешь мне.

Об озвучивающем оборудовании — изготовляемом на заводе внеочередном заказе для выставки «Пятнадцать лет ЧССР» в Москве — Рене знал, он даже опубликовал статью «Адрес — Москва», однако так и не осмыслил всей важности событий. Задание послать телеграмму в ЧТК преисполнило его особой гордостью. Он мигом разыскал Ван Стипхоута — его-то ведь хлебом не корми, только подкинь что-нибудь этакое. И действительно, стоило Ван Стипхоуту прослышать о том, он тут же доложился женщинам в кадрах, хотя в обычных случаях не испытывал такой потребности:

— Если меня будут спрашивать, скажите, что я пошел телеграфировать в ЧТК!

И друзья развернули широкую кампанию. Они не только составили телеграмму сообразно указаниям завотделом капитального строительства Кайкла, но и решили послать статью «Адрес — Москва» в «Правду»^[28] — пусть Братислава знает, с какой масштабностью здесь работают. К статье весьма кстати была бы и фотография. Рене отправился на поиски заводского фотографа, Ван Стипхоут — красивой женщины за конвейером. Так уж принято: изделие фотографируется в руках самой красивой работницы. Фотографа Рене нашел, но пять девушек, которых привел Ван Стипхоут с конвейера, отнюдь не ласкали взора.

— Что поделаешь, царь, — шепнул Ван Стипхоут Рене. — Не мог иначе — сами захотели. Поставим спиной — и баста.

Но и ставить-то было не́ к чему — озвучивающее оборудование оказалось уже упакованным в ящики.

Текст телеграммы они принесли, согласно распоряжению, в секретариат.

— Дай, Игорь, сливовицы, — завопил Ван Стипхоут уже с порога, — дай домашней, дай же! Видишь, телеграфируем.

На сен раз доктор Сикора налил им без проволочек.

— Обождите здесь, — сказал он и, взяв лист с текстом телеграммы, исчез за звуконепроницаемой дверью. Через минуту выскочил обратно.

— Хорошо, ребята, отправляйте.

Рене взглянул на бумагу, возвращенную доктором Сикорой, и увидел, что директор исправил лишь одно слово: перечеркнул «в утренние» и написал «в послеобеденные».

Итак, даже при столь выдающемся событии, как отправление телеграммы в ЧТК, ни встречи, ни разговора с директором друзья не удостоились.

Однако, задумав посетить директора, Ван Стипхоут и Рене не полагаются на счастливую случайность. Держась того мнения, что счастливых случайностей не бывает, они просят доктора Сикору выяснить у директора, в который день и который час могут быть приняты. Повод для аудиенции вполне конкретен: Ван Стипхоут хочет ознакомить директора с ходом работы над хроникой. А что касается Рене, так он намерен обратиться к директору с просьбой, связанной с жилищным вопросом.