Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы

Однако Ван Стипхоут читает уже третью страницу, а о телевизорах пока ни единого слова.

— И горы вокруг улыбаются расщелинами. Ничто не исчезает. Все здесь навечно. То, что убавишь в одном месте, в другом — добавишь, и если правая рука отдает — левая полнится тою же мерой. Все есть форма всего, Крыло птицы есть форма воздуха, воздух — форма крыла. И как Чехословакия играет огромную роль в деле развития африканских стран, так и африканские страны воздействуют на Чехословакию. (Все-таки одну фразу он позаимствовал, отмечает Рене.) Каждый избавляется от одиночества в той же степени, в какой избавляет других от одиночества, а то, что шумит посреди твоей комнаты, не что иное, как дерево за окном…

Ван Стипхоут приступает к пятой странице, а директор — Рене глаз не сводит с него — между тем открывает ящик стола, достает какие-то планы и кладет их перед собой: это сигнал срочной работы. Улыбку на его лице разглядеть еще можно, но она уже едва теплится, ее бы и вовсе не было, не прояви воспитанный директор такого старания, чтобы еще минуту-другую удержать эту ускользающую улыбку.

— И увидишь тогда из окна, как над заводом, над его залом типа Zeiss-dividag, восходит солнце, как обещание приятной беседы…

Наконец-то Ван Стипхоут и до завода добрался! Но у Рене — экая обида для прозаика! — именно тогда и срывается:

— Может, хватит?

— И я того же мнения, — говорит директор и встает. И Рене встает. И Ван Стипхоут тоже, хотя и неохотно.

Ван Стипхоут: — Так хорошо-о-о? В таком ду-у-хе можно продолжать, товарищ директор?

Директор: — Что ж, думаю, да. Если вы чуть спуститесь на землю и о заводе будет побольше…

Ван Стипхоут: — Я не сме-е-ею вас задерживать, ра-зуме-е-ется, необходимо совещаться, вникать, но что ка-са-а-ается данной темы, товарищ директор, то как раз сейча-а-ас следует пасса-а-аж…

Директор: — Нет, пожалуй, в другой раз.

И Рене почти одновременно с директором: — Пожалуй, в другой раз.

И вот уже Рене и Ван Стипхоут с достоинством проходят секретариат, у них вид людей, обсудивших важное дело и сверх того еще обремененных важным поручением, они охотно бы задержались, рассказали об этом важном поручении, хотя бы о той его части, что не столь секретна, но они не могут, они бегут, едва успевая кивнуть доктору Сикоре и товарищу Пухлой:

— Мерси за кофе.

И вот они у завхоза — ну как, братец, съел?

Рене: — Товарищ директор нам только что сказал, что он обо всем с вами договорился.

Жуффа: — Так точно, все в порядке. Можете поселяться вместе, только сперва уговорите Годковицкого перейти к Тршиске или Тршиску к Годковицкому — иной возможности пока не вижу…

[17]

РЕШЕНИЕ СТОИМОСТЬЮ В 79,75 ЧЕХОСЛОВАЦКОЙ КРОНЫ

После ухода Рене и Ван Стипхоута директор задумывается.

А может, и хорошо, размышляет он, что редактор пишет о театре, а составитель хроники — о солнце, похожем на обещание. Обстановка на заводе хоть и любопытна, но довольно неясна. Она может измениться в лучшую сторону, но может и в худшую — и что тогда?

До сей поры все шло как по маслу, но не привело ли это их к некоторой беспечности? Не потеряли ли бдительность те, которыми он, директор, руководит, да и те, что руководят им, директором? Не стал ли беспечным и он сам?

Шутка ли, сколько проблем навалилось сразу!

Удвоить производство! Сперва предполагался прыжок с 50 000 приемников на 100 000, но в сентябре министр добавил еще 10 000. Мол, наверху все одобрено — протестовать бесполезно. Директор просил увеличить план производства работ, но сказали, что и это решено: план незыблем — число рабочих можно увеличить в самых минимальных размерах. Выход один: снижать трудоемкость! Конечно, со временем наладят штамповку соединений — но когда? Да и трудоемкость тоже нельзя снижать до бесконечности. И как тут быть, если и ему, директору, хочется выглядеть хорошим в высших инстанциях? Все принял. Набрался духу — и принял.

Но быстрый рост производства требует перестройки всей технологии: завод переходит на поток. И тут нужна не меньшая смелость, чем при увеличении плана. Без новой технологии производства не удвоишь. Но возможно ли сразу и удваивать его, и вводить новую технологию? А там чем черт не шутит… Этих двух огромных задач и на целый год бы хватило, а тут еще немало других задач, помельче, но главное — третья задача. В первом квартале надо закончить выпуск «Манеса», в апреле месяце он должен сойти с конвейера, как говорится на производственном жаргоне, и тут же после него взойдет на конвейер новая модель: уже с сентября они освоят выпуск новых типовых вариантов. Новая модель сконструирована и технологически разработана на месте — это первое собственное детище «Теслы Орава», до сей поры выпускавшей изделия, испытанные на других заводах. Разумеется, новая модель связана с предыдущей, и по возможности самым тесным образом — потому-то приемник и называется «улучшенный «Манес». Новые названия: «Ораван», «Кривань», «Мурань» — придуманы лишь затем, чтобы ублажить торговую сеть — там и слышать не хотят больше о старом названии. Но если бы дело было только в одном названии! Когда завод на ходу, каждый о двух головах. А особенно эти удальцы из опытного цеха! Накрутили столько изменений, что приемник и на «Манес» вовсе перестал походить. Кой-какие изменения неизбежны — давление рынка, развитие телетехники. Например, двенадцатиканальный переключатель, или, как его называют в производстве, ВЧ-блоки. Сконструировали его и в Страшницах, и в Пардубицах. А этим удальцам собственный подавай — третий переключатель в республике! Он категорически запретил им эти фокусы. Пускай выберут один из готовых переключателей — страшнинский либо пардубинский, и дело с концом. Начальник опытного производства выбрал страшнинский, но, когда ПТК был уже пущен в работу, главный инженер неожиданно высказал мнение, что пардубинский лучше, пришлось перестраиваться. А время идет, его не остановишь.

А вообще, хотят ли в Страшницах или Пардубицах, чтоб «Тесла Орава» добилась успеха? Ведь тем, что она приступает к выпуску своей собственной марки телевизора, да еще в таком количестве, она явно вступает в открытый бой за республиканское первенство, а со временем, возможно, достигнет и монопольного положения. Конечно, успеха «Тесле Орава» ни в Страшницах, ни в Пардубицах не желают. И всячески дают почувствовать, что она зависит от них. Инженеры, что ездят туда, жалуются, что не получают необходимой информации или получают ее с опозданием…

Он, директор, считался когда-то докой по части планирования. И для этого нового телевизора он лично спланировал кривую «нарастающего выпуска»: двухмесячную. Но когда обнаружил, что новее изделие отличается от «Манеса» больше, чем предполагалось, кривая показалась ему короткой — а как ее удлинишь? Начать выпуск раньше положенного срока? Опытники и так затратили много времени. Хотя формально они и закончили разработку модели, но фактически все еще продолжали свои эксперименты — опытный образец не был готов даже к исходу 1959 года. Этого нельзя было допускать: слишком мало времени оставили технологам, а это к добру никогда не приводит. И отложить выпуск нового телевизора тоже нельзя. Директор ничего не имел бы против, если бы «Манес» выпускали хоть до июля — торговая сеть уж как-нибудь смирилась бы с этим. Он даже поручил своему заместителю по технике потихоньку прощупать почву в этом плане, но его сведения безнадежны. Кончина «Манеса» и рождение «Оравана» должны прийтись на один и тот же день и на один и тот же час: все заводы-смежники, а их не перечесть, уже приноровились к этому сроку, к этому дню у них приурочены всяческие перестройки — стало быть, нет пути к отступлению. Производство нового ПТК сорвалось. Выпуск его опытной партии должен был развернуться к 15 февраля, но из-за трудностей с материалом начался только 1 марта. Это отодвинуло производство переключателя на 20 марта. А на 15 марта был назначен выпуск опытной партии всего приемника. Но возможно ли это без переключателя? Начало выпуска перенесли на 23 марта. И вместо предусмотренных 200 аппаратов остановились на 50. Маловато, конечно. Кривую «выпуска» не только не удалось продолжить, она еще и сократилась. Нередко такая кривая мстит за сокращение и в конечном счете уже сама удлиняется: остается только надеяться, что такого сейчас не случится. И еще одно: «Манес», позволявший столь превосходно выполнять план, должен был бы и на финише оказаться достойным своей репутации и сойти с производства в точно установленный срок. А для этого потребовались руки каждого работника до единого, никого нельзя было освободить для испытания «Оравана». И потому испытание «Оравана» поручили ученикам! Столько трудностей всплыло на поверхность — а тут еще ученики! Не было ли это ошибкой? «Да ведь ребята нам все запороли. Они, конечно, из кожи лезли вон, но все равно запороли», — доложил ему главный инженер, когда выяснилось, что приемники, изготовленные в опытном цехе, пошли в брак. Главный инженер и другие работники, оживляя приемники, проводили в опытном цеху ночи напролет — так неужели, же в неполадках, которые они устраняли, повинны были только ученики? Наконец эти 50 аппаратов с грехом пополам заработали. Но серийное производство — нечто другое, чем эта партизанщина по оживлению опытной партии. Они оказались перед лицом основного решения — пустить ли «Ораван» в производство или повременить? Однако запасы материалов для «Манеса» полностью исчерпаны. А 15 апреля необходимо уже начать поставку первых «Ораванов». Все так, но ведь нам не впервой действовать в боевой обстановке! Разве в минувшие два года мы не совершали чудес? И здесь должна быть удача! Решено — завтра, 8 апреля, в производство будет пущено…