Москва-bad. Записки столичного дауншифтера

Как-то я не нашёл другого времени и места, чтоб позвонить в издательство испросить о судьбе нового романа – приткнулся с телефоном возле мавзолея и под бой курантов… «Снюсть жрёть брютъ» – внятно отвечаю я на привычный вопрос, невольно улыбаясь. Не только название свою роль играет, но и девять утра на Красной площади… Говорю (вернее, больше вслушиваюсь), и постепенно вижу, что не один я ухмыляюсь – рядом стоит Гяур и тоже слушает! Ну, думаю… Впрочем, когда меня наконец переключили на нужную инстанцию, мне ответили двумя словами, а наш здешний юный колченогий друг проскользнувших тегов «рукопись» и «роман» не воспринял.

Зато в другой раз, услышав обрывок фразы (Людмиле рассказывал, кому же ещё), что мы по программе МГУ учились, Митрофанушка-рэпер аж в лице изменился.

– Так ты в МГУ учился?!

Сам он иногда поднимал тему «куда бы поступить?», мечтательно перебирал специальности, а засим объявлял, что будет поступать на истфак, поскольку (ну, конечно же!) уже есть опыт работы в соборе, собирался всё куда-то на день открытых дверей, но при мне так и не собрался.

Собеседница с мешком посчитанных билетов вышла, а я, решив разыграть дурня, ограничился неким мимическим жестом, не означающим ни «нет», ни «да» (уже вошло в привычку: понял, что «абитуриенту» это всё равно).

– Что же ты тогда тут делаешь?! – Он долго восторгался и возмущался за меня, то хехекая, то причитая, повторяя на все лады магическую аббревиатуру, пока я не оборвал его всего тремя буквами: «ТГУ!».

Когда я сидел на первом этаже в коридоре напротив раки с мощами Василия Блаженного (т. е. раньше эта территория называлась папертью), частенько происходило нечто забавное. Задумавшись и съёжившись от холода, я вдруг замечал в отражении в стекле нечто знакомое – полупрозрачную голограмму Достоевского с известного портрета – и уже в следующий миг понимал, что это моё отражение! Я тут же менял позу – холод, полумрак, утренняя пустота собора и мерно звучащее древнее песнопение не всегда стразу сводили всё к забавности – а потом уже вновь подгонял…

Но тут была всего важней именно безыскусственность позы и взгляда – от этого на мгновенье захватывало дух и становилось страшно. Тогда я начинал про себя молиться блаженному Василию, а также Серафиму Саровскому и Пресвятой Богородице – их кроткие мудрые глаза смотрят на меня с больших металлических хоругвей, стоящих от поста №1 меньше чем в метре. «Душе моя, восстании, что спиши!»

Если уж рассказать о забавности, то был я как-то на научном форуме по Достоевскому и бродил там и сидел элементом чужеродным и неприкаянным: разбирать с придыханием «сенсацию», что наконец-то предположительно расшифровано имя, кому Достоевский посвятил автограф (напр., какая-то Ольга, которую он видел в первый и последний раз где-то в Сибири) – на это у меня не хватает сил скрепиться, сделать серьёзное, озабоченное лицо. Написал Волгину в духе «я сам, мол, себе Достоевский» – то-то он не захотел со мной рассусоливать, подумал: «кретин какой-то». Выступил с докладом (но не научным) – полное молчание… Зато когда я сидел один в сторонке, невольно обняв колени руками, ко мне раз пять подбегали с восторгами: «Здравствуйте! Вы родственник Фёдора Михайловича? Можно с вами…» Зря не фоткался!

Вот и в соборе, кстати сказать, ко мне не раз обращались (правда, исключительно иноплеменники) с подобной просьбой – но не как к Достоевскому, а как к некой иллюстрации или аллегории. «Picture the name of the book!» – ответил я, подняв обложку книжки так чтобы была видна надпись: «П. Флоренский. Имена». Знай наших – что задрогший, смурной и небритый руссиш смотритель дрожащими посиневшими руками на коленках на грязном вонючем одеяле меж двух покосившихся радиаторов вычитывает! Так что, господа будущие мелочные ашепелёвоведы, поройтесь в германских и английских фейсбуках.

Впрочем, это всё фейсбучники, которым что бы только не нафоткать. Я всё сидел и дивился: зачем вообще современным людям глаза, голова и память? – они ничего не смотрят, не видят, не анализируют, не любуются, не запоминают – сразу общёлкивают все предметы и виды со всех сторон и спешат дальше. «Потом посмотрю, дома!» – их подсознательный девиз. А смысл тогда ездить, коль дома всё смотреть с компьютерного монитора – там и так в Сети фотографий полно!

На выходе наши Маши-и-медведи повесили бумажку с надписью «Follow us on FB!» – и тут сотни и сотни раз я слышал искажённое на все лады название соцсети – чаще что-то шипяще-свистящее, как и «Экшит» какой-то, – «О, Фейшбук!» – с той интонацией и улыбочкой, что, мол, и до этих дикарей цивилизация докатилась. О да, кому Сибирь, атом и космос покорять, соборы дивные возводить, а кому лишь следовать и перелицовывать осталось.

А вообще с этими книжками ломалась некая комедия, зачастую прямо будто представление фокусника: я таскал с собой покетбуки, пряча их в карман при атасе, как застигнутый юнец выплёвывает за углом сигарету, предательски дымящую… Для взрослого дяди, да ещё Ph. D. и прочая, это, конечно, сверхкомично! Книжек с житиями святых или про Собор в моей библиотеке не водилось, а из остального наиболее подходящи тут были Шаламов и Солженицын.

В кои-то веки в смотрительской затеплился разговор не об отдалённых паскудных предметах, а о том, что рядом – о непонятных надписях под закорючками и точками, рядом с более-менее понятными. Их поневоле прочитывал, наверно, каждый: они расположены на морозном втором ярусе на стенах, как раз в поле зрения сидящего смотрителя. Я осторожно сказал, что это даты: старославянские буквы под титлами имеют числовое значение… – все обратили на меня странные взоры… «Тоже мне гусь лапчатый!» – так и читалось на курносой пухлой мордашке Анфисы. Я хотел было, дабы кто-нибудь поперхнулся чаем, произнести «гематрия», «изопсефия» и «литорея», но во-первых, я и сам только термины знаю, негоже кичиться, а во-вторых, как пить дать за «геометрию» и «лотерею» примут, греха не оберёшься. Но Наташа, кажется, что-то смекнула…

В другой раз, уже ближе к маю, когда перекрыли площадь и полдня не было работы, я вошёл в гримёрку при разговоре, как ни странно, о книгах. Читают же тут каждый день, и почти все, но при этом помалкивают. Кто-то постоянно таскается с какой-то дребеденью типа журнала «Лиза» (Анфиса и Дана); Оксана изо дня в день с серьёзнейшей миной вычитывает Пушкина и Лермонтова в обшарпанно-картонных совдеповских обложках – странный выбор, прямо каких-то экзотических авторов! (впрочем, у неё сынишка в младшем классе учится); только Гяур и Стас ни в чём не замечены. Я попал в разгар дискуссии, и на меня, как и на присутствующих где-то на периферии коллег мужского пола, не обратили ни малейшего внимания. Разговор вёлся с такой томностью, с таким придыханием, с таким осознанием собственной интеллектуальной крутизны, что оправдывало его разве лишь то, что две дамы вели его полулёжа на диване, прикрыв, будто веером, половину лица книжками.

Одна из них – Оля – имела странное тоже, несколько неуместное, но завидное свойство постоянно возлегать на диванчике, укрывшись каким-то одеяльцем и спать или дремать. Она сладко позёвывает, тянется и иногда даже слегка покрикивает на суетящихся вокруг её ложа, чтоб вели себя потише!.. Привыкший ко всему, я не сильно удивлялся даже про себя. Только сесть было совсем некуда! Оказалось, что она дочка одной из экскурсоводш (той, что со мной иногда общалась). Не думал я, что это такой крутой статус – чтоб каждый день зависать по клубам, а по утрам кемарить до обеда на работе, потом ещё часок тянуться и краситься… То ли Анфиса ей всё устраивала, подлизываясь не понять к чему?.. Сама она была довольно миловидна, смотрела на всё свысока и спросонья, и тоже типа «учусь в престижном вузе» (курсе на втором какого-то филфака или журфака).

Разглагольство велось о достоинствах прозы Керуака, Хантера Томпсона, Миллера… Я, признаться, сильно заинтересовался, хотя виду не подал (хотя творений названных «столпов» не брал в руки, и не жалею, и, видимо, и не возьму). Запас грандов первого ряда был довольно скоро исчерпан, и далее теребилась ещё более непотребно-ширпотребная дрянь, коей я сейчас даже навскидку и имён не припомню. Из русских лишь мелькнули вскользь Липскеров да Замятин с своим «Мы» – воистину задумаешься, «для кого вы пишете, кто ваш читатель?..» (или стоит лишь заглянуть в крупный книжный!). Но фокусом всей мизансцены была хорошо видная мне надпись на обложке книжки у Ланы: «История О». Она с таким строго возвышенным видом прикрывалась неиллюстративной обложкой и с такими изысканными намёками рассуждала о… Короче, я едва сдерживался от смеха. Этот-то, с позволения сказать, культовый роман я в руках держал: подруга моего друга, настоящая, по убеждёнию, восторженная шлюшка, сначала доставала нас Франсуазой Саган (на что мы только скрыпели зубами и бутылочными пробками), а после обнаглела настолько, что самовольно принесла нам сию книженцию и даже оставила на прочтение, а после забыла. Так книжечка с целомудренно тетрадной обложкой оказалась у меня дома в деревне… Хорошо, что я её открыл! Через полторы страницы быстрее закрыл, с ужасом, как будто во сне каком-то, представляя, как археологи-литведы будущего обнаружат в развалинах ашепелёвского родительского дома искомый лакмусовый артефакт – «ага, всё ясно: так вот откуда есть пошло его „Ес/но“ и прочее!» – тут же оттащил в сад и сжёг на костре.