Москва-bad. Записки столичного дауншифтера

Гяур же сам доставал всех. Сначала он обратился с подобным вопросом к ней же (совпадение, наверное), но был срезан уже на вступительной его части: назвал её Гульнарой (а она, видимо, Августа!). После чего ещё более простецки переадресовался к Станиславу: «А что если в спортивном костюме на работу прийти, как думаешь?» – «Я бы не рискнул», – ответил тот, еле заметно усмешливо скривившись.

Дня через три, влетев в гримёрку к девяти (было уж тепло), я обомлел (и уж не смог сдержать усмешку): предо мной сидел Олег Попов в свои лучшие годы – ну, или Евтушенко в нелучшие! Штаны-дудочки (советские трико-алкоголички какие-то!), заправлены в огромные белые раздолбанные кроссовки с жёлтой отделкой, а поверх всего этого – какая-то распашонка в застиранно-розовую вертикальную полоску, весьма напоминающая, прости господи, робу узника концлагеря и ещё больше – чехол совкового ватного матраса!

Явления старших я ждал с нетерпением… Но сначала была одна Анфиса, все улыбались, Гяур ёрзал на стуле… Затем благополучно засел в подклет как дополнительный экспонат, и лишь к вечеру зашли сразу бабка и Лана и что называется устроили бенефис. «Просто у меня всё постирано», – простодушно оправдывался вьюнош. Видя, что многие смеются в открытую, погнал в контрнаступление: «Что же мне делать, если я живу бедно?!»

Иногда так засидишься на холоде (а на выходе и в ослепительном ранне-весеннем солнце, бьющем в большое окно с видом на Спасскую башню), что теряешь сознание – не буквально, конечно, а некое его обыденное течение… Помимо прочего, мне не раз весьма насущно вот что представлялось: вот, допустим, ядерный удар случился: первая цель – Москва, а именно – Кремль. Скорее всего, она и наводка-то сделана или на Василия Блаженного, или на Спасскую башню!.. С другой же стороны, здесь трёхметровые стены подклета и постоянно трутся полтыщи иностранцев…

В историю я не углублялся, но всё равно, ловя обрывки экскурсионного вещания, о чём-то думал, что-то воображал, а иногда в часы сидения наедине со стенами как бы чувствовал её…

Иногда мне и впрямь чудилось, что уместны какие-то параллели: вот я стучу зубами, мню, что всех и вся выше, могу судить-рядить…

Гиды выдают лишь самое обычное, бегло, чтоб не замёрзнуть, да и «народ не поймёт» (у нас всегда все за него решают). А рассказать тут есть что. Может быть, даже нам, смотрителям, сразу по-другому бы пришлось взглянуть на своё унылое сидение… Сто лет назад, в 1913-м, настоятелем собора стал протоиерей Иоанн Восторгов, расстрелянный большевиками и причисленный в наше время к лику святых. О том, что первым смотрителем стал протоиерей Иоанн Кузнецов, в 1920-х годах в одиночку поддерживающий порядок в ставшем музеем храме. Стёкла были выбиты, прохудилась крыша, зимой внутри церквей лежал снег. В начале других веков то ли поляки, то ли французы приспособили подклет под конюшню. Не слышал я тоже про подземные ходы, прорытые при Иване Грозном, про разрушенные советской властью монастыри, или про то, как когда немцы стояли под Москвой, основные объекты Красной площади маскировали – то рисунками, то выкрашенными в белый цвет фанерными щитами, а купола соборов перекрасили в серый… (Теперь уж такое вряд ли поможет!..) Непременно рассказывают, но как-то туманно, что в октябре 1917-го кто-то выстрелил из чего-то и показывают трещину в стене церкви Входа Господня в Иерусалим. Но не говорят (или я не слышал) о П. Д. Барановском – Петре-камне – архитекторе-подвижнике, спасшем десятки церквей. По легенде, когда в 1936 году решили снести собор и уже заложили взрывчатку, он заперся внутри. По другой версии, «просто» послал резкую телеграмму Сталину. В отличие от Наполеона, приказавшего срыть, сравнять с землёй воодушевляющий русских необычный храм, отец народов всё же образумился.

Во время войны, вспоминают старожилы, вместо музея здесь работала мастерская глухонемых, да была ещё керосиновая лавка!..

Ну, и конечно, слишком сложно про апокалиптическую символику. Собор Покрова на Рву не как отдельная церковь строился, не как собор даже, а как град церквей – об этом иногда всё же упоминают – соотносимый с Небесным градом. Восемь глав, расположенных вокруг центрального шатра, восьмиконечная звезда в плане: число 8 символизирует день Воскресения Христа, грядущее в силе и славе Царствие Небесное – Царство «осьмого века», которое наступит после Второго Пришествия – после конца земной истории, связанной с апокалиптическим числом 7. В православии апокалипсис (греч. «откровение») – выражаясь пружинисто-мишурным языком позитивных психологов – будущее, навстречу которому мы открываемся (хотя вначале там есть и кровь).

А тут, понятно, всё суета и тлен, всё это надо преодолеть, а не лелеять.

Наташа в апреле «неожиданно нас покинула» – не волнуйтесь: просто перешла в экскурсоводы. Она и теперь иногда улыбалась или заговаривала со мной – но никак не во время экскурсии, а строго после неё.

В её интонациях показалось было нечто новое, но «побыстрее оттарабанить» – видимо, насущная потребность, даже некое мастерство. Посему практически у всех, как на пластинке, почти дословно одно и то же (то ли дело у Ани были экскурсии в музее Есенина!), и лишь иногда проскакивает некая отсебятина, граничащая с делириумом. (Пытаются «развенчать мифы»: заученное каждым школьником про ослепление зодчих – бредятина, а теперь не менее экзальтированная версия: Постник и Барма – одно и то же лицо!). «Ни один из этих цветочных узоров (здесь их тысячи) не повторяется! А вот здесь, смотрите, ребята и уважаемые товарищи взрослые… видите?.. (никто ничего не видит). По легенде, здесь главный мастер запечатлел в цветочном узоре лицо своей возлюбленной, красавицы Забавы (или Любавы). Вот глаза, видите?.. вот…» Все кивают и улыбаются.

Когда группа в высшей степени довольных и наперебой лично выражающих признательность экскурсоводу удалилась, я специально подходил смотреть. Понятно, никаких «очес» там нет, и цветков вряд ли по всему собору наберётся больше тысячи (это восстановленная роспись), а главное, что в 16 веке даже самому самозабвенному от собственной славы мастеру такой романтический бред вряд ли пришёл бы в голову, а коли пришёл, то при Грозном достаточно было лишь намекнуть на нечто подобное, как покатилась бы она, буйная, тут недалеко, по Лобному.

Когда же, нарушив мои круги размышлений, ко мне обращались, стоя на распутье и не зная, куда идти сначала, а куда потом, я отвечал: «There are eight churches around the main. You may go by circle», – и кружил в воздухе пальцем.

На самом деле – я где-то внутри ощущал – я тоже кружусь, и даже особые внешние обстоятельства, будто специально подстроенные для борьбы с собственным малодушием и маловерием, не могут меня вывести.

Многие иностранцы, сделав круг, и с недоверием понимая, что всё, вот, в принципе, выход, с присущей им наивной деловитостью осведомлялись: «Могу я подняться ещё выше?» – и тыкали пальцем в самую вышину шатра. «Можете, – улыбаюсь иногда, – только это зависит от вашей веры».

Глава 9. Туалет, покурить… помолиться – Чернобыль, город N… Небесный Иерусалим

Утром, отправляясь на пост наверху вслед за вечно шныряющим вперёд Гяуром, я взял за правило незаметно заруливать в круглую комнатку на первом этаже, где на стенде представлен уже упомянутый покров на раку Блаженного Василия шитья чуть ли не самой царицы Ирины. Оглядевшись, что никого нет, я прикладывался к святыне за стеклом, произнося короткое обращение-прошение, к иконам (тоже за стеклом), и отходя, кланялся, касаясь рукой пола. Всего каких-то полминуты. Иногда сразу сам включал здесь свет и подсветку. Сначала я заопасался, нет ли видеокамеры, но потом всё проверил: нет. А то посмотрят и совсем сочтут умственно больным: «православнутый» и т. д. – такие времена и нравы.

Однажды я застал, как так же скрытно Лена (которая, помните, устраивалась вместе со мной) зашла в церковь Василия Блаженного и, крестясь, приложилась к мощам под аркой. Тоже считанные секунды. Я это тоже несколько раз делал, но всё же, чтобы не обращать на себя внимания, заходил в комнату с покровом. Я своих убеждений не стесняюсь, но в то же время как бы и стесняюсь: понятно, в таком мире за нами лишь меньшинство и маргинальность, а подвергать свою едва затеплившуюся веру хоть каким-то насмешкам (вполне возможным) нынешних всезнаек Гяуров и Анфис…