Ты так любишь эти фильмы

Тогда, сказал Лёха, автор мог бы своего героя не убивать вообще, раз не придумал, как это половчее сделать.

Принцесса сказала, что оставлять герою жизнь было нелогично.

Лёха сказал, что в жизни логики нет.

— В жизни нет логики, и последовательности, и здравого смысла, и чувства меры. Это не значит, что всего перечисленного не должно быть в искусстве. Даже напротив. В конце концов, где-то оно должно быть?

— Да, и где?

— Вы так говорите, Алексей Степанович, потому что вам в этот мир нет доступа.

— Нет доступа? Что же я, рылом не вышел? Или такой тупой, что подучиться не могу?

— «Подучиться» может кто угодно, как я вижу на примере хотя бы своих коллег. Просто этот мир принадлежит не завоевателям, а тем, кто чувствует себя в нём не чужим. Если вам смешны его радости и не печалят печали, зачем вы ему и он вам?

— Бля, но как я могу печалиться из-за того, что у Базарова ничего не вышло с этой бабой? Извини.

— Вот именно. — Принцесса морщит нос. — А если бы не вышло лично у вас?

— А лично у меня всегда выходит.

— И всё-таки?

Лёха подумал, похмыкал и сказал очень мягко и тщательно выговаривая:

— Ты преувеличиваешь роль баб в моей жизни.

— В данном случае, — шипит Принцесса, — «бабы» — это метафора. У вас что, никогда не было заветной мечты помимо денег?

Лёха хочет что-то сказать, но в итоге не говорит. Ага. Не всё коту маслице.

И вот, загружаемся в авто, в пахучий полумрак, прямо в запахи. Потайная ужасная жизнь глухо рокочет в недрах машины, в её секретных местах, в уютном брюхе драбаданта, в багажнике, где тихо лежит упакованный пленник или просто труп. По радио идёт трансляция футбольного матча.

«Нет, — говорит комментатор, — с судьёй такое дело не пройдёт, он бывший полицейский. Полицейские — люди принципиальные. (После паузы.) В Голландии».

От смеха Принцесса даже не сразу может заговорить.

— А зато у нас великая литература! — наконец кричит она и смеётся.

— Как это связано?

— Ну как, как. Национальный дух концентрируется на чём-то одном, как, собственно, и дух отдельного человека. Начнёшь распыляться — привет. Человеческое сердце невместительно, а разум негибок. Им не осилить. Это в самой нашей литературе видно…

— Ну? — ободряет Лёха. — Что в ней видно?

— Не знаю, как сказать… Какая-то одновременная тоска и по истине, и по прекрасному. Это их и погубило, больших русских писателей. Нужно выбрать что-то одно.

— Хочешь сказать, истина и прекрасное исключают друг друга?

— Ловите, Алексей Степанович, на лету, — раздражается Принцесса.

— То есть прекрасное — ложь?

— Нет, не ложь!

— Тогда истина — не истина?

Принцесса делает Глубокий Вдох.

— Я не могу объяснить в строгих терминах, — выдавливает она, ненавидя себя и его за это признание. — Но чувствую примерно следующее: фальшь плохо написанной книги обесценивает любую изложенную в ней правду, а хорошо написанная книга — правда сама по себе. Только с точки зрения истины её ценность почти всегда сомнительна. Прекрасное… оно ведь ничего не объясняет, не говоря уже о доказательствах. Это данность, которую проще проигнорировать, чем бездумно принять. Как существование Бога. Если даже существование Бога так стремились и стремятся доказать, то какие могут быть шансы у искусства?

— Значит, есть правда искусства и есть истина как таковая.

— Тогда придётся выяснять, в каких они между собой отношениях.

— А они должны быть в отношениях?

— Даже вы и я, — сердито замечает Принцесса, — в каких-никаких отношениях. А казалось бы, что общего?

— Правильно казалось, ничего. — Лёха одним безмятежным движением гладит меня и Принцессино колено. — Вот этой линии и держись. А думать, что всё в мире взаимосвязано, — прямая дорога к психиатру. Так додумаешься, что из-за наших базаров цены на нефть рухнут.

— Гм, — говорит Принцесса. — А что, нет?

— Тебя не должно интересовать, «нет» или «да». Тебя это по-любому не касается.

Принцесса намеревается сказать, что цены на нефть по-любому касаются любого, но прикусывает язык. Лёха не знает, а ведь только сегодня мы имели беседу с коллегами, и коллеги вот именно что в таком духе высказывались: ещё как касается, вас, Александра Алексеевна, в первую очередь. Коллег Александра Алексеевна с презрением высмеяла — и теперь, значит, повторять их резоны? Жульство это, хотя кто поймёт. Я что, я — могила.

— Наряду с прекрасным, существует ещё одна категория: возвышенное, — непритязательно меняет Принцесса тему. — А возвышенное есть действие трёх последовательных представлений: объективной физической силы, нашего объективного физического бессилия и нашего субъективного морального превосходства. Вот ему и надо делать те попрёки, которые делают прекрасному.

— А откуда оно берётся? Наше субъективное моральное превосходство?

— Заложено в природе человека, — хмуро говорит Принцесса.

— Любого?

— А что, непохоже? Слово «субъективное» достаточно ясно указывает, что это за превосходство. Оно же в голове, понимаете? Нет никакой необходимости — да и возможности, если начистоту — подтверждать его объективными данными. Именно поэтому и вы, и я, и любое ничтожество на законных основаниях испытываем чувство эйфории и гордого волнения, глядя, например, на океан.

— А океан с каким чувством глядит?

— Это уже проблема океана. Слушайте, куда мы едем?

— Ко мне, — сообщает Алексей Степанович. — А в чём дело?

Он кладёт руку ей на колено и уже не убирает. Принцессе приходится сделать это самой.

— С чего это вы возомнили, что мы настолько близки?

— Про Каина вместе читали, куда уж ближе. — Он ловко подхватывает меня, придвигается к Принцессе вплотную, заглядывает ей в лицо и довольно смеётся. — Успокойся, я пошутил. Английский юмор. — Расслабленно откидывается назад. — Но ты б себя видела. Что, не пара я тебе? Такой принцессе?

— Ещё скажите, что вас это заботит.

— Нет, не заботит. Чувство-как там? — субъективного морального превосходства подсказывает, что принцесс на мой век хватит.

— Да? — холодно роняет Принцесса.

— Тебя это удивляет?

— Я удивляюсь только тому, как это до сих пор никто не укоротил вам язык.

— Ну, для этого сперва нужно укоротить мне руки.

— Кстати, держите их от меня подальше.

— Да понял я, понял. На праздники куда-нибудь едете?

Принцесса не сразу соображает, к кому относится долгожданное множественное число: мы с ней имеемся в виду, или мы вместе с супругом, семья, или — ну наконец-то — она одна. Но поскольку всё равно никто никуда вроде бы не едет, отвечает «нет». И вежливо интересуется, едет ли куда сам Алексей Степанович.

— Не решил, не знаю. Может, в Рим. Составь компанию?

Так и говорит, с дружелюбным, беззаботным вопросом. А Принцесса только фыркает в ответ, головой качает.

И вот, на следующий день поехали праздновать с хахалем на дачу. Поехали в таких торопях, что и машину выклянчить не успели. Здрасьте тебе: электричка, автобус. Эти последние дни года такие бестолковые — дым, гам, все бегут, — что и на нас сказалось. Попробуй ещё Принцессу заставить на автобусах по селу рассекать. Тем более что у автобуса остановка — на другом краю от нашего хутора.

И вот, впёрлись в деревню, и пока тащились вдоль заборов весьма некрепкого и дырявого качества, местные шавки выли-заливались на наши мешки с харчиком, а шавочьи хозяева из окошек косились. Фу-ты ну-ты! Сами кобели, да ещё собак завели.

На хуторе — погляди! — обнаружился снег: может, и не для Принцессы сугробы, а мне в самый раз. Залез я на крыльцо и давай с крыльца в сугроб прыгать!

Ой, лечу, как космонавт в перину! Сперва дыхание заходится, потом в глазах белым-бело, и только сердце: бух! бух! Сугроб-то сверху на вид прочный, твёрдый, а прыгнешь — так и уходишь сквозь снег до самого донизу. Ой, не могу, улетаю! Когда меня наконец загнали в дом, с брюха так и закапало, а душа дрожала и просилась.