Призрачная Америка (СИ)

— Знаю, — с едва заметным презрением говорит следователь. Он не боится сильных мира сего, но в то же время понимает и то, что его начальник не может их не бояться.

— Разве можем мы его арестовать?

— Арестовать сложно, но можно пристрелить, — высказывает следователь свое видение проблемы.

— А ты герой! – смеется начальник, напряжение которого при этом не проходит. – Но ведь они везде: вся страна пронизана ими! Ты вступишь в борьбу с теми, кого даже не будешь знать, они уничтожат тебя, когда ты этого не ждешь!

— Меня может уничтожить пара пьяных бродяг и не менее жестоко, — возражает следователь. – Если мы будем всего бояться, то не только ничего нового не удастся создать, но и все то, что мы имеем, будет нами потеряно!

— Так ты хочешь дать делу ход? – едва выговаривает начальник полиции, все во рту которого от волнения пересохло.

— Это ты должен решить, — жестко говорит следователь. – Но по крайней мере отпусти хиппи – он здесь явно не при чем.

— А что сказать кардиналу?

— Мне кажется он вполне взрослый человек, чтобы знать правду. Но боюсь, что он поступит с ней также, как вы. Поэтому не нужно, наверное, давать ему повод показать себя не с лучшей стороны.

В душе начальника полиции идет борьба; он и боится, и в то же время ему хочется поступить по совести. Наконец, он принимает решение: «Хиппи можно освободить в связи со вновь вскрывшимися обстоятельствами, разглашение которых пока не возможно, в связи с интересами следствия. Если ты не боишься сюда ввязаться – попробуй собрать улики. Пока это лишь письмо сумасшедшего, которого убил либо другой сумасшедший, либо, если мы не хотим уничтожать заведомо невиновного, неустановленный грабитель. Кардиналу пока ничего говорить об этом не будем».

Видения Пола

… Пол и сам не мог сказать, когда характер его видений, возникавших под влиянием ЛСД и марихуаны, стал оформляться во что‑то осмысленное и имеющее определенную систему. Наверное, после смерти малыша Марка, а особенно после смерти Джил. Пол сильно переживал, что та, кого он полюбил, не хочет жить с ним обычной семьей, такой как жили его родители. Подростком он презирал свой домашний семейный уклад, но сейчас думал, что это, наверное, и есть счастье. И никакое это не собственничество супружеская верность – это нормальное и естественное состояние.

Но то, что вдруг стало очевидно для него, не стало столь же очевидным для Джил. Его мысли ее просто взбесили. Она начала встречаться все с новыми и новыми людьми, уже будучи беременной от него, думая, что таким образом доказывает свою свободу. Джил подхватила гонорею, ребенок родился слепым и очень болезненным и прожил всего три месяца. Марк лишь однажды смог взять его на два дня у Джил, когда она была задержана в полицейском участке и позвонила ему, что не с кем оставить их сына. Их сына… Пол тогда по какому‑то наитию использовал эти дни, чтобы отнести Марка в католический храм – воспитанный в католической семье, он считал, что без крещения мучения маленького страдальца будут лишенными смысла. А так – он сможет за него молиться…

Пол вспоминал, как исказилось яростью лицо Джил, когда он сообщил ей о крещении их ребенка, как она набросилась на него с кухонным ножом, как потом билась на полу в истерике и из ее рта шла пена, а круглые глаза, казалось, вот–вот выскочат… Она запретила ему видеть Марка, сказала, что воспитает сына свободным от христианских запретов, делающих человека рабом… Ребенок умер через месяц, и Пол не знал нужно ли его жалеть: ему казалось, что он ушел туда, где ему лучше.

А вот Джил, которая тоже недолго после этого прожила, ему было жалко. Однажды, после очередной инъекции ЛСД, она пришла к нему.

Джил была какая‑то прозрачная, но Марк сразу ее узнал.

— Где ты сейчас? – испуганно спросил он.

— Не знаю, меня гоняют с места на место, — измученным голосом сказала она. – Там намного хуже, чем в наших земных тюрьмах.

— Как же ты освободилась?

— Не освободилась. Там существует иллюзия свободы, когда кажется, что никто тебя не охраняет, никому ты ничего не должен, но только тогда и чувствуешь, что ты в самом жесточайшем рабстве, которое только можно вообразить.

— А что с Марком?

Лицо ее вдруг исказилось ненавистью:

— Ты отобрал у меня сына, не только на земле, но и в вечности! Он теперь в таких местах, которые я даже представить себе не могу!

— Ты хотела бы попасть к нему?

— Нет: я всю жизнь боролась против того, где он сейчас!

— Может быть, ты ошибалась?

Лицо Джил исказилось ненавистью, она не ответила.

— Почему ты мне явилась?

— Это легкий вопрос. Потому что ты используешь галлюциногены – они открывают видение нашего мира. Если умрешь от передозировки – будем жить вместе вечно…

Джил жутко захохотала и исчезла.

В другой раз Полу явился Марк. Он почему‑то был уже взрослым мужчиной, но Пол сразу узнал его.

— Что с тобой? – спросил он сына.

— Со мной все хорошо, а вот с тобой нет.

— Ты знаешь, что с мамой?

— Ей уже нельзя помочь, — грустно сказал Марк. – А вот тебе еще можно.

— Помочь? В каком смысле?

— Если ты не откажешься от наркотиков и ЛСД, то пойдешь туда, где она.

— Из‑за них я могу тебя видеть?

— И да, и нет. Обычно те, кто себя добровольно одурманивает, видят только то, что вселяет в них страх или наоборот ложные надежды, и губит их душу. Но ты хотел нормальной семьи, когда узнал о том, что мне предстоит родиться, те два дня, которые мы были вместе, ты использовал, чтобы меня крестить. И поэтому я не только могу за тебя молиться, но мне дан и единственный шанс предупредить тебя – второго, скорее всего, не будет.

— Предупредить о чем?

— Откажись от наркотиков и ЛСД!

Марк пропал, а Пол, когда очнулся, принял решение сделать так, как сказал ему сын в видении. Наркотиков он почти не употреблял, а отвыкание от ЛСД оказалось физически безболезненным. Однако в душе его образовалась зияющая пустота, которую он не знал, чем заполнить. И почему‑то принял решение съездить в заброшенный город Моуди, где прошло его детство…

Следователь Беркли

Ричарду Беркли было сорок лет. Пятнадцать из них он работал следователем в полицейском управлении Нью–Йорка. Он много всего разного видел в жизни, но это дело с убийством священника не давало ему покоя. Сразу от начальника полиции, оформив все бумаги, он отправился в психиатрическую клинику, и потребовал отдать ему Пола.

— Но… это невозможно… — растерялся доктор Хайд.

— Отчего же? Все документы у меня в полном порядке! – возразил Беркли. – Ведите меня к нему! Не вынуждайте законного представителя власти применять силу!

И для убедительности достал из кобуры пистолет. Этот аргумент подействовал решающим образом. Увидев, привязанного к кровати Пола, он присвистнул:

— У нас что здесь: Освенцим?

Пришедший в себя доктор Хайд начал возражать, что хотя, конечно, он лично очень рад, что подозрения в отношении его пациента в убийстве не нашли подтверждения, он от этого не перестает быть психически больным, нуждающимся в строгой изоляции и медицинском наблюдении. И отдать его следователю он не может.

— Вот как? – поднял брови Беркли. – А у меня сложилось впечатление, что этого человека здесь насильно удерживают те, кто не хочет, чтобы преступление было раскрыто. И сдается мне, что у тебя есть все шансы отправиться надолго в такую же комнату как эта за пособничество им!

И, чтобы показать, что не шутит, ткнул Хайда дулом в висок. Тот побледнел и распорядился отвязать Пола и выдать ему одежду. Узник, качаясь, встал, идти ему было тяжело.

— Кто вы? – спросил он офицера.

— Следователь. Нам нужно о многом поговорить.

Но стоило Беркли с Полом покинуть клинику, как Хайд бросился к телефону: