Призрачная Америка (СИ)

— Но я не убивал его! – в отчаянии кричал узник.

— Тогда значит, ты невменяемый. Исход – лоботомия, пожизненное содержание в психиатрической клинике. Я бы, наверное, предпочел электрический стул: все‑таки умрешь в своем разуме, да и не так это протяженно во времени, — жестоко заключал Хайд.

Пол с тех пор как кто‑то убил отца Альберта, которому он рассказал то, свидетелем чему стал в заброшенном городе Моуди, ни с кем не хотел откровенничать. Доктору Хайду он охотно рассказывал то, что и так о нем мог узнать каждый, кому захотелось бы это сделать. О том, как тридцать лет назад родился в городе Моуди, как с пятнадцати лет стал не таким как все: отрастил длинные волосы, слушал психоделическую музыку (как он только достал ее в этом оторванном от мира городке?), как в шестнадцать лет убежал из дома и примкнул к хиппи.

— Мне казалось тогда, что вся жизнь моего родного городка – убожество, добровольное рабство, которому еще нужно радоваться. Мне казалось, что как может нравиться труд изо дня в день, лишающий человека свободы, иссушающий его творческие способности; казалось, что традиционная семья – еще одна форма уничтожения человеческой личности…

— А сейчас ты считаешь по–другому? – спросил Хайд, закуривая сигарету и выдыхая дым прямо в лицо собеседнику. Он сидел напротив Пола в маленькой комнате без окон за железным столом, к которому наручниками были пристегнуты руки его пациента.

— Да, я ошибался тогда. Мне просто не нравилась работа на шахте, и не нравилось то, что в моей семье у всех было слишком много обязанностей.

— Ты пробовал ЛСД?

— Да.

— Марихуану?

— Несколько раз.

— Когда ты вводил себе ЛСД последний раз?

— Полгода назад.

— То есть в момент, когда был убит священник, ты уже не принимал ЛСД свыше четырех месяцев?

— Да.

— Были ли у тебя галлюцинации в этот период?

— Нет.

— Ты жил у отца Альберта в последние дни его жизни?

— Да, почти неделю.

— За сколько время до его смерти ты видел его в последний раз?

— За шесть часов.

— Тебе не кажется подозрительным, что священника, который прожил семьдесят лет, и которого не смогли убить даже латиноамериканские бандиты, кто‑то убил почти сразу после того, как ты у него поселился?

— Кажется.

— Так ты согласен, что ты являешься главным подозреваемым по этому делу?

— Но я не виновен!

— Я это уже слышал.

— Кто же его мог убить кроме тебя и из‑за чего?

У Пола были подозрения, что отца Альберта могли убить из‑за того, что он ему рассказал. Но он чувствовал, что рассказав здесь об этом, он подпишет свое согласие на то, чтобы ему сделали лоботомию.

Отец Альберт

… Отец Альберт без восторга оглядел хиппи в рваной одежду, в котором, тем не менее, без труда узнал мальчишку, которого не видел около пятнадцати лет.

— Что, Пол, так и не наигрался в «детей любви»? – с нескрываемым сарказмом спросил он.

Хиппи действительно очень неуместно смотрелся в величественном кафедральном соборе Нью–Йорка. Но ничуть не смущаясь серьезно ответил:

— Наигрался. Уже год назад.

— Вот как? – недоверчиво посмотрел на него священник. – Что‑то случилось?

— Да. Джил, девушка с которой мы строили свободную любовь, не связанную никакими обязательствами, оказалась больна гонореей. Малыш Марк родился слепым. Он умер, когда ему было всего три месяца…

— Так ты то же болен гонореей?

— Нет, она заболела, когда мы уже расстались из‑за того, что я не хиппи, а собственник, и она начала строить отношения с Леонидом, а потом с Самуэлем… Она тоже умерла: Джил принципиально не признавала лечения, считала, что оно ограничивает ее свободу…

— Так ты решил покаяться? – уже мягче спросил отец Альберт.

— Нет… То есть – да, и это то же, но не только это. Мне нужно с вами поговорить.

… Чем дольше священник слушал того, кого помнил непослушным мальчишкой, пытавшимся взорвать изнутри устоявшийся мирок городка Моуди, тем больше ему становилось не по себе.

— Ты уверен, что все, что ты говоришь – правда? – спросил он. – Может быть, это все видения под воздействием галлюциногенов?

— Я не принимаю их уже больше четырех месяцев.

— Но, возможно, у тебя развилось хроническое психическое заболевание, и для того, чтобы видеть того, что нет тебе не нужны ни ЛСД, ни марихуана?

— Мне кажется, что ЛСД помогает видеть то, что есть, но то, что нам в то же время видеть нельзя, — серьезно сказал Пол.

— Ну ладно. Ты вроде бы хотел покаяться?

Впервые за последние пятнадцать лет Пол исповедался, и почувствовал как будто гора упала у него с плеч.

— Пока ты остановишься у меня. Я должен сам туда съездить, — сказал ему священник.

… Отца Альберта не было два дня. До Моуди нужно было сначала лететь три часа на самолете, а потом еще семь часов ехать на машине. Вернулся священник возбужденный: он увидел то, о чем ему рассказывал Пол, и даже многое больше, потому что жизнь научила его наблюдать и анализировать.

— Я попробую завтра же пойти к кардиналу, — сказал он. – Хотя, боюсь, что и он бессилен что‑либо сделать в этой ситуации…

Кардинал не принял его ни завтра, ни послезавтра. А на третий день, когда был назначен час приема, отца Альберта кто‑то убил в собственной квартире. Пола в это время у него не было: он встретил своего старого друга по лагерю хиппи и разговаривал с ним несколько часов о том, что изменил свою жизнь, и советует ему также взяться за ум… Но алиби Пола подтвердить было некому: почти сразу после их разговора его друга насмерть сбила машина…

Профессор Лещинский

Профессор Бронислав Лещинский был широко известен своей борьбой с креационистами. Он был просто религиозно предан теории эволюции и естественного отбора. Когда ему на это возражали, что все в мире движется к распаду и ухудшению, что выживают зачастую далеко не лучшие и не сильнейшие, а вся теория эволюции – просто удобная наукообразная ширма для развития идеологий нацизма, коммунизма и империализма, а в конечном итоге – религии Антихриста, то он страшно злился. По существу возражений он не находил, но зато умел в публичных дискуссиях так унизить и высмеять противника, что многим, в том числе и ему самому казалось, что он вышел из спора победителем, вне зависимости от того чьи аргументы были более вескими.

Рокфеллеры, финансировавшие даже экспедиции по поиску синантропов в Китае, дали Лещинскому кафедру антропологии в Чикагском университете и открыли широкое финансирование его разработок. Основная цель исследований – найти как можно больше опровержений исторического существования Адама и Евы, как можно больше доказательств того, что человек произошел от обезьяны, а еще лучше – что он и есть одна из разновидностей обезьян.

— В чем их интерес? – поинтересовался польский профессор, когда представитель Рокфеллеров сообщил ему об условиях работы в университете, поразивших его объемом вклада в его разработки.

— Видите ли, если удастся достоверно доказать, что не было Адама и Евы, то из этого будет столь же достоверно следовать, что не было Христа: раз не было первородного греха, то некого и искупать, — ответил ему мистер Линс, маленький сухощавый старичок, чем‑то похожий на иезуита.

— А разве это кому‑то интересно? – разочарованно протянул Лещинский, на тот момент еще веривший в «чистую науку».

— О, вы не представляете, Бронислав, до какой степени интересно! – с жаром сказал мистер Линс.

— Но я ведь слышал, что основатель империи Рокфеллеров был христианином, что он десятину – огромные деньги! – отдавал своей церкви! – удивленно сказал профессор. – Зачем же детям такого христианина бороться с Тем, в Кого он так верил?

— Может быть, он не столько верил, сколько пытался откупиться, — уклончиво сказал Линс. – Но дело в том, что от Него нельзя откупиться: он требует все. А это моим хозяевам совсем не нравится. Поэтому они и решили встать на другую сторону…