Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы

— Теперь два часа у меня вон из кармана, — сердится Тршиска и на чем свет стоит клянет Фркача.

— Как спалось-то? — спрашивает Рене.

— Конечно, хреново. Дали два одеяла — холод там собачий. Этот болван потребовал, чтоб в мои тридцать восемь загребли меня как преступника!

— А в милиции что? Они-то как? — интересуется Рене подробностями.

— Ясное дело, честили его. Как-никак и их потревожил. Из-за такой ерунды.

— А о чем тебя спрашивали?

— Ну рассказал я им, Иван, все как есть, что ты купил бутылку вина, что мы ее с тобой распили вроде как для сближения, ну и что эта мадамочка вечно подкидывает нам своих мальчиков и преспокойно уходит, а ты возись с ними! Ну разве это не родительская халатность, скажи, Иван? Ну и что мальчики клянчили попить и мы дали каждому попробовать. Он им там намолол еще что-то о растлении малолетних, так я им сказал, что это — чушь собачья. Вот, собственно, и все. Ты, Иван, не в обиде, что я и о тебе чего-то сказал?

— Ну что ты, мы же с тобой в этом деле на равных, — заверяет Тршиску Рене, но без особого энтузиазма.

— Между нами, Иван, я не хочу тебя как-то там обвинять, понимаешь, это так, между нами. Но чтоб дать им клюкнуть, это была твоя идея. Помнишь, Иван, как ты предложил?

— Да, — говорит Рене и смеется. — Но…

— Я понимаю, Иван, ты тогда это в шутку брякнул.

— А он что, говорил, будто ты развращал их? — Как бы в отместку Рене припоминает Тршиске обвинение Фркача.

— Да он ведь чокнутый. Притянуть бы его еще за оскорбление личности, да неохота с ним связываться. А как думаешь, Иван, могут они из этого раздуть историю? Ты говорил, папаша твой судья был, ты все ж таки лучше в этих делах разбираешься.

— Думаю, ерунда, — говорит Рене. — Ведь если учесть, что каждый из нас выпил по меньшей мере граммов по 700 и примерно 600 мы добрали, когда приехал Ван Стипхоут со своим рожновчанином, так, выходит, на долю мальчишек не осталось ни капли.

— Пожалуй, мы выпили меньше, я во всяком случае, Он еще вызвал доктора, понимаешь, Иван? И получил подтверждение, что у мальчишек в крови был какой-то процент алкоголя.

— Неплохо было б тебе зайти к заводскому врачу и поточнее все выяснить. Ты знаешь его?

— Ну, знаю.

Тршиска по совету Рене разыскивает заводского врача, но тот не в курсе событий — анализ крови делал другой врач, из Трстеной.

На следующий день после работы Рене отправляется не домой, а на перекресток, куда подается заводской голубой автобус. Теперь ежедневно ездят по селам — агитировать крестьян вступать в кооперативы, и Рене сегодня один из агитаторов. Только он усаживается в автобусе, как возле него раздается жизнерадостный смех:

— Ха-ха-ха, так вы уже здесь?

Обернувшись, Рене тоже не может удержаться от смеха — возле него сидит «кадровик» Трнкочи, знакомый по братиславскому кабачку «У малых францисканцев»; после той встречи видятся они впервые.

— Не сердитесь, что я тогда пошутил. В действительности-то я мастер заготовительного цеха. Правда, я еще и профсоюзный деятель, так что ваше заявление все-таки имел возможность поддержать, когда его обсуждали на заводском комитете. Что скажешь, Яно?

И мастер Трнкочи поворачивается к парню, сидящему рядом, — а это не кто иной, как начальник-комендант-кассир Фркач. С того дня, как случилась вся эта передряга с детьми, Рене еще ни разу не виделся с ним, да и боялся этой встречи. Но начальник-комендант-кассир дружелюбно улыбается ему и говорит:

— Поддержал, точно поддержал, могу засвидетельствовать.

О случившемся ни звука. Рене теперь уже абсолютно уверен, что Фркач намерен предъявить обвинение только Тршиске. Они явно не любят друг друга. И кроме того, Фркач, несомненно, не питает к Тршиске того уважения, какое он питает к редактору. Рене мысленно благословляет строкомер и тоже улыбается Фркачу. Ему совершенно ясно: не будь он замешан в этой истории, он, пожалуй, и сам бы публично, в печати поддержал справедливый гнев отца и на его месте негодовал бы, возможно, еще больше.

Однако окончательное решение от Фркача уже не зависит — это теперь в компетенции тех, кто расследует дело. Они должны определить, имело ли место преступление, и если имело, совершил ли его один Тршиска или участвовал в нем и Рене. Рене ждет день, два, а когда неделю спустя уже начинает надеяться, что вышел сухим из воды, открывается дверь и в редакцию входит участковый Прно.

— Я хочу еще кое-что уточнить по делу Тршиски, — говорит он, и Рене снова убеждается, что он пока вне подозрений. Обстоятельства выдвигают его на роль свидетеля — и Рене решает принять эту роль. Да, Тршиска дал детям попробовать вина, но каждому по глотку, — дети сами клянчили лимонаду. Время, которое Рене затратил на покупку второй бутылки, конечно, чревато особой опасностью для Тршиски — сколько же минут отвести на это? Никто, по-видимому, не усомнится в правдивости его показаний, если он отведет на это дело только десять минут.

— А десяти минут достаточно? — с осторожностью прощупывает Рене участкового.

В этот момент заявляется в редакцию Ван Стипхоут.

— А, товарищ Прно! — восклицает он. — Благоденствуете? Изловили?

И он заключает милиционера в объятия — поди ж ты, прозаик-психолог успел и с ним побрататься.

— В печать, непременно в печать, — тут же самым деловитым тоном обращается Ван Стипхоут к Рене.

— Что в печать? — Рене в замешательстве.

— Кое-что имеется, не так ли, товарищ Прно?

— Да, конечно, вы правы, — говорит товарищ Прно, — я могу написать заметку о правилах уличного движения, и, если товарищ редактор заинтересуется, у нас есть отличные фотографии автомобильных аварий, даже с трупами.

— Разумеется, — говорит Рене. — Такая статья подошла бы, и фотография тоже. Обязательно принесите. Когда сможете?

— Завтра, наверно. Сегодня уже не получится.

— Непременно! — восклицает Ван Стипхоут и исчезает так же внезапно, как и появился.

— Так на чем мы остановились? — спрашивает товарищ Прно.

— Достаточно ли десяти минут, — подсказывает Рене, теперь уже гораздо смелее.

— Дадим пять, — решает товарищ участковый. И заносит в протокол пять минут.

— Ты — настоящий товарищ, — говорит Тршиска, когда Рене, уже дома, описывает ему ход опроса. Разумеется, Рене излагает не в той последовательности, в какой все происходило, он начинает с конца, чтобы зря не томить Тршиску, а уж потом возвращается к вещам не столь привлекательным. Но когда он выкладывает все, Тршиска вдруг грустнеет и говорит:

— Я знал, что буду один во всем виноват.

Тут снова появляется Ван Стипхоут, выныривает откуда-то из туалета и кричит:

— В печать, непременно в печать!

Но на сей раз Ван Стипхоут попадает впросак. Участковый Прно не приносит ни статьи, ни фотографии. Национальный комитет штрафует Тршиску на сто крон, платит штраф и Рене, и инцидент забывается.

[14]

ВАН СТИПХОУТ И ЖЕНЩИНЫ

В один прекрасный день Рене и Ван Стипхоут, как обычно, направляются с работы домой. Рене, как обычно, нажимает в проходной на рукоятку — ящик молчит, путь свободен. А Ван Стипхоут, как обычно, на рукоятку не нажимает, но тоже проходит.

— Товарищ, подите сюда, покажите портфель! — окликает Ван Стипхоута вахтер.

— Изво-о-о-ольте, товарищ! Вижу, что вы при исполнении, похвально, похвально! — восклицает Ван Стипхоут к, видимо, хочет еще что-то добавить, но уже не получает такой возможности. Вахтер заглядывает к нему в портфель.

— Что у вас тут, товарищ?

В портфеле Ван Стипхоута белеет какая-то тряпка.

— Вы имеете в виду это? — оживленно спрашивает Ван Стипхоут. — Это я взял, чтоб чистить обувь.

— Попрошу это оставить здесь!

— А не изволите ли объяснить, по какой причине?

— Позже узнаете.

Вахтер постепенно вытаскивает из портфеля Ван Стипхоута тряпку, и голос у психолога постепенно начинает меняться — в нем появляются нотки разгневанного начальничка: