Надежный человек

Илона посмотрела в темное стекло иллюминатора.

 — Я знала одного парня среди них, Чандаша… — внезапно сказала она дрогнувшим голосом. — Блондин, с золотистыми, будто корочка хлеба, волосами…

 — Хлеб будет «кеньер»… который свел тебя с ума?

 — Мы много с ним разговаривали, хотя плохо понимали друг друга. Потом, в какой‑то день, вижу: берет за руку и так торжественно, взволнованно говорит по–молдавски… что бы ты думал? Ужасную, отвратительную гадость! Даже страшно повторить… Правда, он тут же сообразил… Бедный Чандаш, трудно передать, что было с ним потом!

 — И что же было? Сумел оправдаться? — спросил Сыргие, опуская пистолет в прикрепленную под пиджаком кобуру.

 — Какой‑то осел научил гадостям…

 — Эго и понятно… но что было дальше?

 — Кое‑что было, — спокойно, пожалуй, чрезмерно спокойно ответила Илона. — Подробности, надеюсь, излишни?

 — Послушай, — озабоченно проговорил Сыргие, — я давно хочу спросить… Почему у тебя такое желтое лицо? Плохо переносишь болтанку?

 — Кесэнэм сейпен! — ответила она, прикрывая платком рот. — Мне и в самом деле плохо, только вряд ли из‑за качки… — она сверкнула глазами, пытаясь перехватить взгляд Волоха, — которая, кстати, совсем не ощущается. Летчик отлично ведет самолет.

Он приставил к уху ладонь и слегка наклонил голову, чтоб лучше слышать ее.

 — Почему же эти желтые пятна на лице? — упрямо повторил он.

 — Откуда мне знать? — наигранно беззаботно ответила Илона. — Быть может, дело просто в беременности.

 — Что за шутки? О какой беременности ты говоришь? — ошеломленно воскликнул он, отводя глаза в сторону, чтоб не увидеть в ее глазах подтверждения своим подозрениям.

 — О какой? Надеюсь, нормальной и удачной. Остальное тебе знать не обязательно.

 — Возможно. Но ты обязана была сообщить Зуграву.

 — Так и сделаю. Доложу при первой возможности.

Больше они не обменялись ни словом, хотя молчание не походило на ссору или размолвку, В основном дремали — то он, то она. Позднее, когда пилот дал знак готовиться к прыжку, тщательно проверили, все ли друг у друга в порядке, и Сыргие особенно внимательно осмотрел, как снаряжена Илона; затем, надежнее затянув на груди Илоны ремни парашюта, нашарил в темноте ее руку и попытался незаметно прикоснуться к ней губами.

Наступила пора прыгать, и они полетели в бездну, в мглистую темень ночи, в пропасть, которая стремительно рвалась навстречу, чтобы в какое‑то мгновение обернуться чужой, незнакомой местностью, соответствующей заранее помеченной точке на стратегической карте.

Приземление прошло благополучно, но оказались они не в лесу, как было предусмотрено, а на самой опушке леса, вблизи небольшого хутора, тоже, конечно, отмеченного на карте. По приземлении они должны были ожидать сигнала в лесу — партизанского костра и пойти на огонь, руководствуясь компасом. Вдвоем их послали только для подстраховки: задание можно было поручить одной Илоне, знавшей венгерский язык, но все‑таки сил было больше у него, мужчины. Партизанам нужно было передать крайне важные сведения: командование сообщало координаты тайного склада оружия, каким‑то чудом не обнаруженного в свое время фашистами, и выполнить задачу нужно было любой ценой. Если один из них погибнет или попадет в руки к врагу, другой все равно должен был поступать строго по инструкции, только удесятерив меры предосторожности. Выполнить, во что бы то ни стало выполнить приказ!

И вот вмешался туман, воздушные течения. Парашюты отнесло к хутору. Ничего страшного в этом не было, если учесть, что стояла глубокая ночь. До рассвета было еще далеко, они успели бы закопать парашюты и уйти в лес. Не таким уж страшным оказалось и неудачное приземление Илоны — она сильно ушиблась, и Сыргие пришлось даже помочь ей подняться, поддержать, пока она с грехом пополам начала шевелить ногами… Все бы ничего, если бы во мраке ночи вдруг не раздался яростный лай собаки!

С него, с этого ненавистного лая, все и началось.

В темноте замелькали тени. Что это за люди? Друзья? Враги?

Тени.

Не то чтоб закопать парашюты — Волох даже толком не успел отстегнуть на Илоне ремни и пряжки.

Он, как ребенка, схватил ее на руки и осторожно, стараясь уберечь дрогоценную ношу — жену и ребенка — от тряски, стал уходить к лесу.

 — Спокойно, дорогая, спокойно, не теряйся. Не забывай, что теперь нас не двое, а трое, и мы обязаны сохранить свою жизнь ради него, третьего. Лес уже совсем близко. Там мы будем в безопасности…

Задыхаясь, он попробовал бережно переложить свою ношу на спину, чтоб было сподручнее и можно было убыстрить шаг. Но Илона воспротивилась изо всех сил:

 — Оставь меня, умоляю. Здесь, в высокой траве, меня не найдут. Уходи сейчас же. И береги пакет. Пакет!..

Она уперлась ногами в землю, так что Сыргие вынужден был остановиться. Он опустился на одно колено, уложил ее на траву, крепко обнял.

 — А ты береги его, — прошептал он и быстрыми, резкими прыжками — то в одну, то в другую сторону — бросился бежать в темноте, чувствуя, что следом, всего в нескольких шагах, бешено мчится собака, готовая разорвать его на куски. Она уже совсем было настигла его и даже, покуда Сыргие доставал пистолет, вцепилась ему в ногу. Но тут же покатилась с жалобным воем — пуля угодила ей прямо в лоб.

 — Взять живым! Живым! Любой ценой! — доносились из темноты хриплые, лающие крики. Черные тени орали, метались, и голоса врагов служили ему ориентиром, указывали, какое направление выбрать, чтоб не угодить к ним в лапы, не дать вырвать из‑за пазухи пакет!

Тени, вставшие из темноты перед Илоной, не успели еще как следует вырисоваться, а на смену им уже выступили фигуры жандармов. Она оказалась в кругу винтовок со штыками наголо.

 — Руки вверх! Тот, кто убежал, — кто он? Отвечай!

У ног Илоны трепыхался парашют.

 — Ни с места! — раздался очередной окрик, и кончик штыка сверкнул у самой груди Илоны. — Эй, кто там! Идите сюда, птица, кажется, попалась важная! Не шевелись — ‘штыки наголо! — прокричал жандарм во второй раз, и Илона с горечью подумала: если бы успела вовремя освободиться от проклятых ремней, по крайней мере могла бы попытаться убежать. Теперь же…

Вскоре, однако, стало ясно: ничего бы у нее не вышло. Когда жандарм, подталкивая в спину прикладом, приказал идти вперед, Илона не смогла даже сделать один шаг — упала без чувств на землю. Жандармам пришлось положить ее на повозку.

В жандармерии она сразу же оказалась в окружении стаи мужчин — и офицеров, и одетых в штатское. Более всего господ офицеров волновало: «С каким заданием вас забросили?»

Но Илона молчала.

 — Почему вы не застрелили ее, а? — услышала она после того, как люди, стоявшие вокруг нее, слегка расступились.

Спрашивал высокий жандарм, по–видимому, шеф поста. Он никак не мог понять, почему ее взяли живьем, просто не мог в это поверить, и потому попрекал даже солдата, приставленного к ней.

 — Хоть бы пощекотали русскую барышню, что ли! — подмигнул он конвоиру. — Скоро пустят в расход, останешься, осел, с носом. По–моему, она не из уродливых, как думаешь?

 — Эта женщина беременна, господин плутоньер-мажор, не нужны мне такие! — возразил наконец жандарм, пытаясь хоть как‑то заявить о своем мужском достоинстве… Поди ж ты, тоже разбирается в таких вещах!

 — Ну и что же… с набитым брюхом еще пикантнее! Как видно, не приходилось? — подмигнул он подчиненному. — Но, постой, деревенщина: откуда тебе известно, что она брюхата? Значит, успел все‑таки пощупать?

 — После приземления, господин плутоньер–мажор, лишилась чувств, поэтому повезли на осмотр во врачебный пункт.

 — Черт с нею, даже если беременна! Велика важность. Все равно приставят к стенке… — он еще раз подмигнул солдату, собираясь уходить. — А в общем, смотри, чтоб не вздумала смыться.

 — Слушаюсь, господин плутоиьер! — взял под козырек жандарм.

 — Тем более что сообщника долго ждать не придется, — громко, чтобы слышала арестованная, добавил он. — Лес уже оцеплен, так что отсрочка будет недолгой: расстреляют вместе. Немцы пришлют свою команду, нашим пулям не доверяют… — Он оглянулся, проверяя, не слышала ли она последних слов, и, напевая что‑то под нос, вышел, хлопнув дверью.