Ярость

Вскоре появился Сергей с желтым чемоданчиком, прикрыл за собой калитку и запер ее на ключ. Они сели в машину, опустили стекла и прислушались.

– Этот ненормальный все-таки вывел меня из себя, – устало признался Виктор. – Жаль, конечно, но теперь уже ничего не поделаешь, мы все подвержены ярости, и все же мне было бы гораздо выгоднее, если бы они уехали в Америку.

Откуда-то издалека, поначалу едва слышно, но с каждой секундой нарастая и становясь все отчетливей, в ночной тишине парка стал слышен нервный перелив сирены.

– Пора ехать, – скомандовал Тропинин. – Не включай свет.

Черная машина вздрогнула и, глухо заворчав мощным мотором, плавно тронулась с места. Как только она пропала в густом мраке, с другой стороны улицы к дому стали стремительно приближаться мечущиеся по стенам и деревьям красно-синие огоньки милицейских машин.

18

Послышался веселый звон бубенцов, и на тенистой липовой аллее, ведущей к Большому дворцу, появилась пара гнедых лошадок. Ухоженные, сытые животные высокомерно косились на гуляющих и, потрясая вплетенными в гривы нарядными лентами, неспешной рысцой тянули груженный туристами рессорный тарантас. Пассажиры с одинаковыми рюкзачками крутили головами по сторонам, а девушка-матрешка в расписном платке торопливо зачитывала им исторические факты и поясняла, что, когда и кем было воздвигнуто в этом огромном и потрясающем воображение архитектурном ансамбле. Гости Павловска восторженно охали от удивления и фотографировали чудеса русского классицизма. Конная прогулка им очень нравилась, несмотря на то что все вокруг провожали их коляску снисходительными взглядами. День был просто создан для экскурсий и семейного отдыха – у будки мороженщика галдели дети, между деревьев носились велосипедисты, по водной глади скользили лодочки, коляски с младенцами объезжали цветники, гуляющие развлекались прохладительными напитками и озабоченно принюхивались к носящемуся в воздухе прогорклому духу шашлыков. Все дышало покоем и безмятежностью. Над необозримыми просторами ландшафтного чуда Гонзаго в безбрежной синеве июльского неба спали ленивые облака, ветерок сонно покачивал листву берез, а солнце серебрило бликами изогнутую саблю реки Славянки. Казалось, что более благостной и идиллической картины представить себе невозможно.

Растворившись в этом умиротворяющем и способствующем созерцанию пейзаже, Соня размышляла о бестрепетном покое, которым наполнил ее душу сегодняшний день.

«Деревья как люди, – радостно думала она. – Живут на земле, тянутся к солнцу, любят тепло и воду, боятся огня пожара и топора убийцы, родят себе подобных и истлевают в назначенный срок. Значит ли это, что они и любят друг друга, как люди? Да, наверное, так оно и есть. Чувствовать, уж во всяком случае, они точно могут. Биологи доказали: растения различают добро и зло. Они живые…»

Неся сандалии в руках, она легкой походкой шла по аллее, и вид босоногой девушки с огромной собакой вызывал волнительный шепот среди нарядно одетых провинциалов.

Еще всего пару часов назад она с Перро уныло гуляла по парку, с грустью размышляла о своей разбитой любви, колола себя упреками, терзалась и мучилась – и вдруг случайно набрела на луг: нескошенный и дикий, он поразил ее.

Заглядевшись, Соня сошла с дороги и, касаясь ладонями высоких травинок, побрела к одному из его лесных островков, туда, где посреди изрытой кротами поляны стояли, обнявшись, береза с сосной.

Могучие деревья, посаженные традиционно для этого парка вместе, переплелись корнями, их сросшиеся стволы доверчиво льнули друг к другу, а ветви, словно руки влюбленных, сплелись в одну огромную хвойно-лиственную крону. Вдохновленная дружбой дерев-великанов, Соня уткнулась лицом в берестяное тело березы и, дотянувшись руками до изрытой трещинами сосны, почтительно замерла. Легкий, подымающийся из земли поток живительной силы наполнил грудь. Ничто уже не казалось ей заслуживающим внимания из того списка обид, который она сочиняла все предыдущие дни, ничто теперь так не интересовало и не волновало сердце, как мысль о том, что она должна как можно скорее увидеть его вновь. Обнять, вот так же замереть, простить, а после снова жить и никогда уже не расставаться. Ощутив невероятное облегчение, она рассмеялась, и колючая заноза печали выпала из сердца.

Позабыв обо всем на свете, Соня гуляла по лугу, валялась в некошеной траве и, долго лежа на спине, с наслаждением смотрела в пустоту небес. Полуденный зной сморил коротким сном. Проснувшись, она пошла на пруд за Розовым павильоном, разделась прямо у дороги и, не глядя на сконфуженных туристов, упала в зеленеющую ряской воду. Прохладная вода остудила ее придонным ключом. Перро заметался по берегу и с разбегу прыгнул за хозяйкой. Соня вдоволь наплавалась, смущая гребцов на лодочках обнаженной грудью. Когда она выбралась на берег и обсохла, позвонил Пепел.

– Сонечка! Ну где же вы? – требовательно пропела трубка. – Вы обещали партию в шахматы, а сами пропали на целый день. Приходите, будем обедать, а то меня тут одолевает куча каких-то непонятных личностей.

– Георгий! – радостно закричала Соня. – Как я рада вас слышать. Я купалась, чудесный день, но я уже бегу к вам.

Пепел жил в принадлежащем музейному комплексу старинном особняке на самом краю парка. Каменное здание восемнадцатого века в два этажа с огромными окнами и колонным портиком давно использовалось музейными властями как реставрационная свалка, но пару лет назад оно чудесным образом было передано знаменитому сквотеру и обрело другую жизнь. Идея «храма современных искусств», которой художник прельстил музейных хранителей, была проста и убедительна – Пепел взвалит на себя расходы по содержанию ветхого дворца, а музей, в свою очередь, позволит ему временно разместить в нем мастерскую. Так и произошло. Личное обаяние и мировая известность художника быстро превратили руинированное здание в культурное событие городского масштаба. «Дворец», как его стали именовать друзья и завистники, мгновенно стал самым модным художественным салоном, а его удаленность от прозаической суеты города и причуды хозяина как магнит потянули в Павловск толпы богемствующей публики. Однако надменный эстет и чопорный поборник прекрасного беспощадно пресекал все попытки разного рода «художественной голытьбы» проникнуть в его светлый храм и принимал только избранных друзей и только ту молодежь, которую сам для себя определял как «прекрасную». Такой уж он был человек.

На гонорары от собственных картин Пепел остеклил старинные рамы, подлатал текущую кровлю, создал собственное отопление и зажил в ожившем особняке на широкую ногу. Коллекция антикварной мебели из его петербургских квартир перекочевала в Павловск, в старинных зеркалах замерцали огни свечей, в огромном зале приемов восстановили камин, и начались роскошные вечеринки. Георгий обожал вечеринки.

Еще издали, подходя к дому, Соня заметила у парковой ограды белый микроавтобус. Его пассажиры нерешительно столпились перед крыльцом, курили и, любуясь красотами природы, говорили друг с другом по-английски. Проскочив толпу иностранцев, Соня взбежала по ступеням и, войдя в прихожую, столкнулась с хозяином дома. Среднего роста, невероятно худой, с восковой кожей лица, как всегда элегантно одетый Пепел сердито беседовал с каким-то невысокого росточка хитро улыбающимся человеком.

– Все это прекрасно, Николай, – еле сдерживая раздражение, говорил ему Пепел. – Только у меня сейчас совсем другие планы, у меня гости, и я не намерен прерывать своих занятий.

– Но, Георгий! – взмолился Микимаус.

– Нет. Вчера вы позвонили мне вечером и обещали, что заедете с какими-то интересными коллекционерами, модниками и красавцами, а сегодня притащили сюда целый автобус скучных музейщиков и хотите, чтобы я их развлекал? Ну уж нет!

Микимаус замигал и недоуменно развел руками, всем своим видом давая понять, что он и сам недоумевает: как это получилось?