Ярость

Виктор недоверчиво усмехнулся, однако слова Сидича буквально тут же сбылись. К дверям «Свиньи» подъехал серебристый «майбах», а следом за ним – черный джип сопровождения. Из лимузина вышел сухонький старичок в сером костюме. На вид ему было лет шестьдесят, невысокого роста, субтильного телосложения, седые волосы, очки. Оставив на улице свою внушительную охрану, Волков вошел в галерею и получил при входе каталог выставки.

– Ну вот и наш, без преувеличения, дорогой Леонид Аркадьевич, – припадая к плечу банкира, приветствовал его Сидич и тут же представил ему Тропинина: – Знакомься с героем.

– Рад знакомству, – деловито улыбнулся Волков, протягивая Виктору руку. – Володя рассказывал мне про вас множество поразительных историй.

– Надеюсь, ничего правдивого?

– Хвалил ваших художников, говорил, что с ценами на их картины происходят прямо-таки чудеса.

– Его художники еще и сумасшедшие провокаторы, – фыркнул Сидич. – Ты только не пугайся, – он по хозяйски стал показывать Волкову выставленные картины, – но эта кровавая пачкотня – тоже дорогущее современное искусство.

– В известной мере Владимир Львович прав, – не стал артачиться Виктор, отправляясь вслед за ними в экскурсию по залу. – Но драма этого художника вовсе не в его телесных страданиях, а в том, что он утратил чувство творческой перспективы. Вот он и захотел вернуть себе внимание ожиревшего от сытости и одурманенного пропагандой человека, но современный мир изжил свою способность понимать трагедии отдельно взятой личности и различает только масштабы «коллективного». Художник отверг поток общего сознания и, желая перевернуть наше представление о собственном предназначении, впал в неистовую ярость к самому себе.

Волков с интересом дослушал пояснения Виктора, пролистал каталог и, как все деловые люди, перевел беседу в практическую плоскость.

– Знаете, мне очень понравились картины ваших Близнецов и, честно говоря, потрясла трагедия их ухода из жизни. С удовольствием выслушаю от вас предложение и куплю лучшие их работы, но, сказать по чести, теперь мне еще больше нравится идея вашей сегодняшней выставки. Ярость как мерило подлинности чувств, ярость как сорванная маска, ярость как вырвавшаяся на свободу страсть, абсолютная и дикая, свободная от условностей приличий и обдумывания сознанием. Это меня завораживает.

Виктор, у которого от возбуждения заблестели глаза, понял, что повстречал благодарного слушателя, и тут же развил свою мысль.

– Да, вы абсолютно правы! – эмоционально воскликнул он охваченному воодушевлением банкиру. – Ярость – вспышка ослепляющего, но абсолютно белого света, миг естественного! Художник протестует против узости выбора средств и превращает самого себя в материал для творчества. Он перестает быть с ним разделенным и становится частью своей картины. Это очень честно. Всем сейчас нужны только подлинники, а перед вами – абсолютно достоверная история. Перевоплощение снято на видео и выдается покупателям как сертификат подлинности его картин.

– Я хочу сказать вам, что, наверное, каждый в своей жизни хоть раз испытывал ослепляющую силу ярости. Образуемый при этом поток энергии уникален. Он сильнее, чем все, что я испытывал в жизни. Сильнее, чем секс, сильнее, чем прыжок с парашютом, чем автоавария, проигрыш в казино и зарабатывание огромных денег. Мне сейчас уже пятьдесят шесть, и здоровье мое, к сожалению, мне уже не принадлежит – доктора держат меня в ежовых рукавицах, и теперь у меня одни лишь воспоминания, но я многое бы дал за то, чтобы испытать чувство подлинной, ослепляющей ярости хотя бы еще раз. Но нет, не могу, – засмеялся Волков. – Слабое сердце.

– Вам тоже выпало испытать это чувство?

– Много лет назад мы рвали с моей тогдашней женой нашу счастливую жизнь в клочья, и я сиганул с моста в Неву. Наверное, я должен бы был умереть, но моя ярость дала мне столько сил, что я не утонул в ледяной воде, не разбился, выбрался на берег и, как видите, остался жив.

– Прекрасный пример ослепляющей ярости, – с восторгом согласился Виктор.

– Когда у вас официальное открытие?

– Э-э, – замялся Виктор. – Через неделю.

– Прекрасно.

24

Слепо шаря по незнакомым полочкам, Евдокия обыскивала кухню Тимура в поисках чая и опасливо косилась на подругу. Ида безучастно стояла у окна, глаза ее были красны от слез. За окном, в гулком колодце двора слышались детские голоса, где-то совсем рядом гудел проспект, а в окне мансардного этажа напротив стоял пожилой мужчина в спортивных брюках и майке и с интересом посматривал на незнакомых женщин. Кенар Монтекристо залился поспешной трелью. Чайник на плитке издал победный свисток и выпустил струю пара. Евдокия отыскала пачку «зеленушки» Самаркандской чаеразвесочной фабрики, сполоснула заварочник и плеснула кипятка.

– Пойдем, что ли? – неуверенно спросила она, поставив на подносик чашки, ложки и плошку с засахарившимся медом.

– Оставь. Попьем здесь. Вообще-то, мне лучше выпить.

Лыжница прокралась на цыпочках в комнату и вернулась оттуда с недопитой бутылкой коньяка.

– Нашла у него.

Ида безучастно кивнула, и Евдокия налила ей в кофейную чашечку.

– Странно, а я здесь впервые, – медленно сказала Ида. – Два года они были вместе, а я так и не удосужилась узнать, как они жили.

– Да уж, житие не аховое, – засокрушалась Лыжница, рассматривая хлопья потолочной пыли над кухонным столиком.

– Что она делает?

– Сидит на корточках на полу и смотрит на картину.

– Что за картина?

– Какие-то мужики на лошадях. Жутковатая. Я мельком видела.

– Мы все так виноваты перед ним.

В прихожей запел входной колокольчик. Женщины встрепенулись и побледнели. Лыжница опасливо выглянула в коридор.

– Кто бы это мог быть? – прошептала Ида. – Открой.

За дверями стоял широкоплечий улыбающийся молодец, в руках у него скрипел гигантский букет ярко-алых роз.

– София Штейн здесь живет? – торжественным голосом поинтересовался он у подозрительно косящейся тетки.

– А вы кто ей будете? – поинтересовалась Лыжница, прикрывая на всякий случай дверь.

– Я никто, – успокоил ее парень. – Передайте ей.

Он сунул Лыжнице в руки огромный букет и присовокупил белый конверт без надписи.

– Кто там? – послышался из комнаты хриплый голос Сони.

Лыжница закрыла дверь, вошла в комнату и положила цветы у ее ног.

– Письмо тебе, деточка.

Соня вскрыла конверт – внутри оказался кусок плотного картона.

В нижней части приглашения имелась приписка, сделанная шариковой ручкой:

Соня повертела приглашение в руках и безразлично бросила на пол. Она поднялась на ноги, посмотрела на розы и, разозлившись, захотела швырнуть ни в чем не повинные цветы в окно. Передумала, снова уселась перед надувным матрасом, взяла неподвижно лежащую руку Тимура и уткнулась в нее лицом. От руки пахло каким-то лекарством. Порывшись в карманах, Соня вытащила белый, пахнущий старыми вещами шелковый платок и стала бережно оттирать ладонь: не грязь – масляная краска въелась в кожу и не поддавалась, даже смоченная ее слезами.

Тимур болезненно вздохнул и наконец открыл глаза.