Аквариум

Ничего из того, что я хотел рассказать Шейри, как-то не удавалось облечь в словесную форму, все так и осталось внутри и вместе со мной погрузилось в сон. Я понял это, когда проснулся утром, услышав голос Аннергет.

За завтраком я предложил ей отправиться со мной во Флоренцию, но она отказалась. Мне, по ее мнению, нужно было ехать одному, чтобы побыть с Шейри наедине.

— Я съезжу с вами в другой раз, — пообещала она. — Если мы останемся друзьями.

Прощаясь, я попросил у Аннергет фотографию дочери. Она вернулась в дом и принесла оттуда черно-белый снимок. Шейри улыбалась и махала кому-то с балкона. Где-то на юге: во Франции, в Италии или Испании.

— Мы были там вместе, — вздохнула Аннергет, словно прочитав мои мысли.

Я как раз задумался над тем, кто мог быть автором снимка.

— Капри. Санди поехала со мной, чтобы сделать мне приятное. Меня тянуло туда, потому что там я встретилась с ее отцом.

— Спасибо, — поблагодарил я, прижимая к себе фотографию.

— Напишите мне как-нибудь или приезжайте в гости, — произнесла она, не глядя на меня. — Надеюсь, мы станем друзьями.

— Конечно.

Я обнял ее на прощание и сел в машину. Аннергет не махала мне, а сразу ушла в дом, ни разу не оглянувшись, пока я разворачивался и выезжал.

В гостинице решили, что я смылся, не заплатив. Мои вещи стояли у стойки регистратора, в комнате уже убрали. Вообще-то я хотел пообщаться с Джун, но не стал поднимать бучу, заметив, какое облегчение испытала регистраторша, увидев меня, хотя и был слегка смущен тем, что не вызвал у нее доверия. Я оплатил счет и уехал из города. Должно же быть в Тюбингене хоть одно Интернет-кафе. Напишу оттуда.

Но вместо того чтобы свернуть по магистрали на юг, в сторону Штутгарта, я поехал на Вюрцбург. Решение пришло автоматически, без всяких раздумий. Я нужен Карелу. И наконец-то могу что-то для него сделать. Ехал я с ленцой, без спешки, позволяя другим машинам меня обгонять, и ни разу не прикоснулся к переключателю дальнего света, чтобы мне освободили дорогу.

Сначала я хотел заехать домой, принять душ и написать Джун, но, угодив в две огромные пробки, добрался до Берлина, когда было уже около девяти. Пришлось остановиться неподалеку от «Лобби», зайти в большой магазин, в туалете переодеться в черный костюм и отправиться прямо в клуб.

Карел стоял у входа, приветствуя гостей. На лбу у него блестели капельки пота, и вообще он весь сиял. Оставалось надеяться, что сияние это имело естественное происхождение. Здороваясь, я попытался рассмотреть его зрачки, но для этого было слишком темно. Он обнял меня.

— Пожелай мне удачи и чувствуй себя как дома, — сказал он, отпуская меня, и тут же переключился на одетую в кашемир парочку, с бесцеремонностью богатых людей надвигавшуюся прямо на него, хотя он еще не закончил разговор со мной.

Я едва ли не сожалел о том, что цельность прекрасного помещения была сейчас нарушена огромным количеством людей. Впрочем, входить туда по-прежнему было приятно. Архитектору удалось усилить чары при помощи освещения, создав атмосферу интимную и в то же время раскрепощенную благодаря эффекту мягкого и одновременно яркого света. В каждом углу было достаточно светло, чтобы видеть собеседника, при этом мелкие изъяны внешности скрадывались, а не выставлялись на всеобщее обозрение. Увидев себя в зеркале, никто не пришел бы в ужас от того, как он выглядит.

По моим прикидкам, в зале разместилось около сотни гостей, но у входной двери по-прежнему появлялись все новые посетители, одетые преимущественно в черное. Если так и дальше пойдет, бар скоро будет переполнен.

Оркестр наигрывал симпатичный джаз. Я был знаком с музыкантами, кивнул им, и они ответили мне улыбками и поклонами. Чувствовал я себя на удивление хорошо. Занял стул у стены и, после того как молодая женщина обеспечила меня бутербродами и красным вином, откинулся на спинку, чтобы спокойно наблюдать за кипением жизни.

Как и следовало ожидать, здесь собрались завсегдатаи тусовок, театральных премьер, презентаций, торжественных открытий известных выставок и тому подобных мероприятий. Я узнал нескольких политиков, менеджеров звукозаписывающей фирмы, юриста и топ-менеджера киноконцерна, купившего нашу студию, нескольких актеров и музыкантов — так называемые сливки новой столицы, пусть и сами себя избравшие. Непонятно другое: сейчас они отнюдь не вызывали у меня антипатии. Наверное, все дело было в самом баре, в этом помещении, напоенном негой, в удачном освещении и хорошей музыке — во всяком случае, эти люди выглядели естественными, дружелюбными и веселыми, каждый казался красивым. Не только публике, но и себе самому. Приятно посмотреть.

Карел подсел ко мне, притащив с собой какую-то женщину, представив ее как театрального агента. Я удивлялся: оказывается, я опять могу просто болтать, обсуждать лозунги, фильмы, рестораны, города и даже посла Бельгии, только что пролившего красное вино себе на рубашку. Непринужденная беседа, во время которой я не испытывал ни стыда, ни нетерпения, ни скуки.

Когда Карел поднялся, я заметил:

— В твоем баре ощущается настоящий стиль. Впервые я чувствую себя на людях по-настоящему хорошо. Поздравляю.

Он улыбнулся и положил руки мне на плечи:

— Спасибо. И я тебя тоже. Только тот, кто знает, что такое стиль, может его распознать.

Дама-агент пришла в восторг от его находчивости и залпом осушила бокал.

Скоро я опять остался в одиночестве. На подобных мероприятиях люди постоянно перемещаются: каждые несколько секунд гости обшаривают взглядом соседние группы, выбирая, к кому бы еще подойти. Я продолжал сидеть, наслаждаясь этим зрелищем и приветствуя тех, кого знал, взмахом руки.

Оркестр заиграл другую мелодию, и некоторые гости пошли танцевать. Я старался на них не смотреть. Зал был набит чуть ли не битком, и, решившись покинуть место, пришлось бы довольно долго продираться сквозь плотные ряды людей. Да и вид парочек, как правило, вызывает у меня отвращение, потому что большинство — по крайней мере здесь, в Берлине, — совершенно не умеет танцевать. Глупее всего то, что моя неприязнь к плохим танцорам смешана с восхищением. Их неуклюжесть пробуждает во мне жалость, хотя они, конечно, сами виноваты в том, что выставили на всеобщее обозрение свои глупые лица и заученные движения, но если я замечаю кого-то, кто, несмотря ни на что, решается все же подставиться сарказму эстетов, я уже не могу отвести глаз.

В просвете между танцующими я заметил женщину, которая двигалась мягко и красиво. Я цеплялся за нее взглядом, чтобы не натолкнуться случайно на один из описанных ужасных образчиков человеческой глупости, но другие тела постоянно заслоняли ее от меня. Она танцевала выразительно, хотя вроде бы была погружена в себя или же именно поэтому. Лицо скрывалось за занавеской светлых волос, как носили в семидесятые. Вытянув руки перед собой, она вращала бедрами, и это движение эхом доходило до ее плеч. Вот и все. Я встал. Может, с другого места мне будет лучше ее видно.

Я протискивался мимо грудей, рук, животов и спин, вдыхал запах алкоголя, духов, сигарет, пряностей и наконец в состоянии, уже близком к панике, увидел свободный стул возле барной стойки. Отсюда было лучше видно танцующую женщину: теперь она была гораздо ближе, в самой середине моего поля зрения. Я заказал еще вина: недопитый бокал оставил у стены, потому что боялся по пути расплескать вино на одежду, — и тут увидел ее лицо: это была… Джун.

Мне пришло в голову, что, наверное, буддисты всю жизнь мечтают испытать такое ощущение, как я в тот вечер, продираясь между людьми к выходу, хоть и поспешно, но без всяких признаков паники. Полнейшая пустота внутри. Никаких чувств. Я подошел к машине, сел и поехал туда, где брал ее напрокат, потом припарковался, забрал багаж из камеры хранения, расплатился, взял такси и даже поговорил о чем-то с водителем. Заплатил ему, вышел из машины, захлопнул дверцу, поднялся по лестнице, открыл входную дверь, зажег свет, снова выключил его, ощутил запах лимона, оставшийся после визита мадам Плетской. Не глядя в окна напротив — я ведь знал, что там темно и никого нет, — бросил вещи на кухонный стол, отправился в спальню и прямо в костюме и ботинках улегся на свежезастланную постель.