Жара в Архангельске

Салтыков и Паха Мочалыч стояли у подъезда и курили. Они только что проводили домой Немезиду, которая уже была так пьяна, что не попадала руками в рукава шубы, а ногами в сапоги. Битый час четверо парней, включая братьев Негодяевых, безуспешно пытались одеть её и выпроводить домой – Немезида ни в какую не хотела уходить.

– Нннет! Я хочу с Саней сфортогррафироваться! – пьяно орала она заплетающимся языком, дрыгая ногами. Сапоги, которые с таким трудом натянули на неё Паха и Салтыков, разлетелись по прихожей в разные стороны.

– Ну йооптыть! – застонал Салтыков, уже сам ослабевший от коньяка, – Зизи, ну я умоляю тебя… Ты же умница, ну будь моей хорошей девочкой…

– Нннет! Изззыди, супостат! – Немезида оттолкнула рукой его скуластую физиономию,

– Я с Саней хочу! Вот он, мой Сааанечка… Дай я тя поцелюлююю…

– Я говорил, не надо было давать ей коньяку, – ворчал Павля на ухо Салтыкову, – Экой ты, господи!

– О! Я знаю, – нашёлся вдруг Салтыков и, обращаясь к Немезиде, фамильярным тоном, усвоенным им раз и навсегда с девушками, произнёс – А куда мы сейчас пойдём!

Одевайся, Зизи! Щас мы к ёлке пойдём – будем хороводы водить, песни петь!

– Пойдём! – воодушевилась Немезида, – Пойдёмте к ёлке, будем петь песни!

Она дала себя одеть, парни приняли её под руки и повели. Ноги не держали её: она спотыкалась и горланила на всю ивановскую:

– Чёрный воооороооон!

Шо ж ты вьёооооссииии

Над моеееееею голоовооооой…

– Смотрите не уроните там её! – крикнул вдогонку Дима Негодяев.

– Да с чего! – ответил Салтыков, – Не уроним – всё нормуль! Зизи, правда нормуль?

– Ик! Ага…

Около ёлки на главной площади города толпились какие-то гопники и сидел пьяный гармонист. Салтыков и тут не растерялся:

– Маэстро! Песню!

Гармонист грянул плясовую. Салтыков схватил одной рукой Немезиду, другой какого-то гопника и через полминуты вокруг ёлки побежал сумасшедший хоровод. Бежали, ускоряясь всё больше и больше, и в конечном итоге один из гопников, не устояв на ногах, грохнулся наземь, а следом за ним, точно пьяные солдатики, упали остальные…

– Куча мала, ребята!

– Да, клёво сегодня отожгли, – смеялся Салтыков, когда они с Павлей уже отвели домой мертвецки пьяную Немезиду.

– Кстати, ну как тебе Олива? – спросил Павля.

– Олива? Ну… – Салтыков жадно затянулся сигаретой и засмеялся, – Чукча она и есть чукча. А впрочем, – хмыкнул он, загасив бычок, – Что-то в ней такое есть.

Не находишь?

– Да, определённо есть какая-то изюминка. Глаза необычные. Вроде я её лицо где-то видел, и в то же время, что-то в ней нездешнее. И акцент…

– Мааасковский!

Внезапно у Салтыкова завибрировал телефон. Пришла смска.

– Ну, Павля! Вспомнишь, вот и оно…

– Что, Олива пишет?

– Да! "Вы где? Я сейчас к вам приду". Пиздец, только этого щас и не хватало! Чё отвечать будем?

– Ну скажи ей, что ты спать лёг.

– Окэ, ща напишу… Вот, отправил! Ну пиздец – время три часа ночи…

– Однако, и правда спать пора, – зевнул Павля.

– Ща докурим и пойдём.

Олива, получив ответ Салтыкова, растерянно остановилась на полдороге. Ей вдруг стало не по себе. Она вспомнила Даниила, его поцелуи, его глаза, и ей стало стыдно. Тоже, поскакушка какая, сорвалась посреди ночи, побежала… Приехала к одному, побежала к другому… "А если б он так же от меня к Никки побежал?" – молнией промелькнуло у неё в голове. Нет, Даниил на такое неспособен, подумала Олива. Каким бы эгоистом и стервецом он ни старался выглядеть, однако не может он сделать подлость, так же как украсть, убить… "Да и смею ли я, такая мерзкая внутри, думать о нём плохо? – подумала она, – Я, которая, встречаясь с одним, побежала среди ночи к другому?! Милый мой, любимый, прости… Я тебя люблю, тебя, тебя одного…" На следующее утро Олива получила смску от Мими с приглашением в гости. Мими приглашала её одну, но без Даниила прийти Олива просто не могла, хоть и знала, что Мими его недолюбливает и считает "чудиком". Он уже ждал её около высотки; когда она соскочила с троллейбуса и устремилась к нему, Даниил весь просиял от радостной улыбки. Отказать ему, пусть даже ради встречи с подругой, которую полгода не видела, Оливе казалось бессердечным.

Дома у Мими был идеальный порядок. Ни пылинки, ни соринки – вся квартира блестела, точно вылизанная. Мими была перфекционисткой: она всё делала, как однажды сказал ей Салтыков, "на пять с плюсом".

Увидев на пороге Оливу в обществе Даниила, Мими на секунду поморщилась, но тут же заулыбалась и обняла подругу.

– Пойдёмте пить чай, – сказала она и провела своих гостей на такую же вылизанную и блестящую стерильной чистотой кухню. На полированном столе, кокетливо покрытом чистыми кружевными салфеточками, стояли чайные приборы и пирожные в красивой вазочке.

Оливе очень хотелось есть – она последний раз ела нормально, пожалуй, ещё в Москве, и то задолго до отъезда. Пирожные лишь раздражали её аппетит – ей хотелось не пирожных, а нормальной еды: картошки с мясом, например. Но Мими не предлагала нормальной еды, а попросить у неё Оливе было неудобно.

Чай в тонких чашках был ароматен, пирожные с нежной кремовой начинкой были вкусны, но Олива не чувствовала вкуса ни того, ни другого: всё в этом доме – и пирожные, и стерильный без единого пятнышка стол, и чистые кокетливые занавески с рюшами, и тихая интеллигентная беседа Мими с Даниилом о газете "Наш темп" – всё казалось Оливе приторно, слащаво и ненатурально. Она чувствовала, что Мими на самом деле терпеть не может Даниила и не понимает её; Олива видела её натянутую улыбку, сквозь которую чувствовалась откровенная неприязнь, ей было обидно что её любимого не принимают таким, какой он есть; но всё это были мелочи на данный момент – Даниил был рядом, и Олива была счастлива несмотря ни на что.

Вечером ей на мобильник позвонил Салтыков. Олива вышла в коридор, оставив Мими и Даниила беседовать в гостиной.

– Привет-привет! – Салтыков даже после вчерашнего держался бодрячком, – Ты где щас?

– Мы у Мими сидим, – Олива сделала ударение на слове "мы".

– И сколько вас?