СтремгLОVЕ

– Ты просто как царица Савская, – прошептал он. – Тут у вас, кстати, полно кабаков и отелей с названием Queen of Saba... У нее тоже были ноги волосатые.

«О, какое счастье, – думал он, – что я не вижу еще дряблой шеи, и морщин, и растянутой тонкой кожи... О, какая удача – быть с ней и не видеть этого всего!» Это было правда хорошо. Он после сделал еще все выученные наизусть движения, как будто он был робот, и она тоже отвечала наизусть, ведь сколько было нагромождено лет повторения одного и того же, и радость стерлась с поверхности жизни, ушла куда-то вглубь, откуда ее попробуй еще добудь... Его задевала, коробила эта жестокая разница между девическими тонкими запахами и бабьими, выразительными, сильными, заметными, чересчур громкими.

Когда они, мокрые и усталые, как бы доползли до цели после стольких стараний, вышло это так бледно и невнятно, будто ничего и не было. Да, по сути, мало что и было.

«Старый пан – как старое вино, а старая пани – как старое масло», – думал он злорадно, цитируя жестокую польскую поговорку и радуясь тому, что вот он наконец отмщен. Он уйдет сейчас, уедет, улетит и будет знакомиться с молодыми невялыми и недряблыми девушками, а она останется тут и будет возиться со своими медяками. Медяками; ну так не денег же ей в самом деле давать! Вот уж была б ситуация.

Он спрашивал себя: «Зачем я пришел?» Но вслух он не говорил ничего. Хотелось поскорее оказаться вдруг в одиночестве, сидеть одному, пить виски и думать о том, что в жизни все правильно, все как надо, и если не дрейфить и не ныть, а держать марку, то будешь смеяться последним. А юные любовные трагедии только для того случаются в далеких временах и в дальних странах, чтоб седой джентльмен мог после, через 15 лет или 20, сказать: я-де пожил, я знал в этой жизни все, ничего не пропустил. Мой земной тур, мой вояж по планете, кажется, удается...

И вдруг мягко, знакомо, уютно защелкало чуть в стороне что-то железное. Щелк-щелк, ау! И тихо поскрипело, а после сухо треснуло, и там, за углом, появился тусклый экономный свет, и через секунды на пол тяжело попадали ботинки. Доктор, лежа, заметил, что кожа у него на темени стянулась и сдвинула с места волосы на макушке.

У него задергался стыдный круглый мускул. Рука потянулась вбок за штанами, хоть было ясно, что уж ничего не успеть. На стене появилась человеческая тень, которая снимала с плеча ружье, – медленно и тихо, чтоб до срока не было ни звука. «Как это глупо! Как же это глупо! Ведь я знал всегда, что от нее моя погибель, ведь знал, знал, и пришел, и теперь – все. Хорошо, конечно, что не сразу, что я получил такую длинную прекрасную отсрочку, что жил и дышал почти полной грудью, 20 лет, какой же это был роскошный подарок! А теперь все кончено, теперь я вернулся туда, и придется заплатить. Но почему ж так глупо, почему ж именно так и сейчас?» Это его волновало, а не то, что уже происходило в тот же самый момент, когда веселая горячая жидкость брызнула под легким напором и полилась по его ногам на шершавую обивку дивана, и в комнате сразу резко запахло соленым, теплым, мокрым. А тень там, в коридоре, медленно и тихо стукнула прикладом о пол, ставя ружье – теперь было видно, что это М-16, – в угол.

– Мам, ты уже спишь? – спросила тень.

– Сплю, сплю, – ответила она деланно сонным голосом.

Доктор почувствовал себя настолько униженным, что говорить о чем-то было совершенно невозможно. После такого стыда и смотреть-то на нее трудно было. А теперь еще надо было вставать с мерзко промокшего дивана, обнажать весь этот глупый позор... Хотя ведь было же темно. Да и мальчик, приехавший с близкой пыльной войны на уикэнд, первым делом пошел в душ, а не к спящей, полусонной мамаше.

Доктор очень быстро оделся и молча пошел к выходу. Она догнала его, держа в одной руке платье, которым прикрывалась, а в другой пакет.

– Так передай маме, ладно?

Она смотрела на него при этом очень добро, потому что была отмщена. И теперь улыбалась последней.

– Пока, – сказал он на прощание.

Пейнтбол в Чечне

Перед вылетом Доктор еще зашел в любимый дешевый ресторан «Бодун». Все там было по-домашнему, но только в другом, не таком, как сразу кажется, смысле. Он пришел, сел в углу зала за маленький, застеленный клеенкой столик и сказал официанту:

– Первый вариант давай. Мухой.

Тот кивнул и уже через пять минут принес графин водки, порезанную вареную колбасу и три вареные же картофелины с трогательной бледной просинью, и горчицу, и поллуковицы, и еще слегка мятую газету «Московская жизнь». После принесли котлету с пюре, еще компот, и дальше, после десерта, Доктор врастяжку выпил еще одну бутылку. Стало неплохо; было тепло, уютно, он сидел довольный, сонный и понимал, что так-то жить точно можно. Если каждый вечер так нажираться, быстро настанет покой и все меньше будет находиться вещей, которые способны огорчить. Но пока следует сделать перерыв, он же летит туда, за ней.

Расплатившись и дав необычно богатые для Москвы чаевые, 20 процентов – поскольку водка тут была по себестоимости, картошка с колбасой тоже, – Доктор поднялся на второй этаж, а там, постояв перед дверью бизнес-класс, пошел дальше и вошел все-таки в эконом-класс. Ресторан был не только дешевизной хорош, но и славным публичным домом на втором этаже.

Мариванна – у всех у них тут чудные псевдонимы – улыбнулась Доктору:

– Вы, батенька, скоро карту получите, frequent flyer вы наш! Ну-с, сегодня в каком жанре будем выступать?

– Да хрен его знает... Не решил еще. Э-э-э...

– Вы в таком состоянии, что гимназистка вас точно не поймет. Невеста тоже, в общем, заслуживает большего. Ну что, мамашу возьмете или сварливую жену?

– Да мне б еще пораньше встать и чтоб не только похмелиться, но и к самолету успеть. Улетаю я завтра...

– Что ж вы перед полетом-то так злоупотребили!

– Так это я специально, чтоб тут же и заночевать, чтоб все спокойно было... А если б не допил, то точно б еще куда подался, а после ищи-свищи... Хотя кто б меня искал-свистал? Собственно говоря, никто, не скрою...

– Тэ-эк... Берите тогда мамашу!

А что, похоже на правду – таки мамочку... Прежде он брал тут обыкновенно дворовую подружку, а теперь что-то не хотелось. Странно, отчего так? Доктор задумался. Дворовая подружка – это такое забавное амплуа, когда у девицы лживые наглые глаза, тинейджерские провинциальные ужимки, обкусанные ногти, манер у нее нет ни хрена никаких, – что думает, то и говорит; много пьет, непрестанно курит, ругается матом, называет все вещи своими именами, включая гениталии и фрикции. И вообще она полная оторва. Но само собой, ей давным-давно 18, ей запросто и за 30, может быть. Тут дело не в возрасте, а в чистоте жанра. Это такой вариант совершенно легальной Лолиты для тех, у кого кишка тонка для совсем уж малолеток. Тыщи таких персонажей сопят по городам, и правильно, что им страшно. «На кой же это мне было нужно, – думал Доктор, – я ж интеллигентный человек! Да потому и нужно».

Чушь вроде – но, с другой стороны, это та любовь, та ее разновидность, которой наш брат недобрал в дореволюционной – до сексуальной революции – юности. Тогда же не было видео и президента Клинтона, и девушкам неоткуда было узнать, что считается сексом, а что нет. Те подруги, которые сами до всего доходили, были просто героинями и натуральными революционерками. «А мы-то сколько всего вокруг простых вещей нагородили!» – сокрушался Доктор задним числом, когда давно уж ничего нельзя исправить. Ему иногда начинало казаться, что любовь возникает в голове, причем возникает от стеснительности, когда человек стесняется чистого секса и страшно хочет себя уважать, несмотря на этот свой простой секс. Он дает себе такую установку, что вроде он не просто по слизистым оболочкам шарашит, но проводит время вполне возвышенно, что он способен испытывать недешевые чувства и даже чего-то из себя представляет. Вот Доктор в юности все тянулся к, что называется, хорошим девочкам. А в то же самое время где-то в других дворах и квартирах чужие веселые подруги пили, курили, смеялись и вовсю, по-взрослому, дружили стыдную дружбу с хулиганами. Доктор пропустил все вот это самое интересное – уличные драки, гонки на мотоциклах, портвейн на лавочках, звяканье стаканов, чужое дыхание, в котором дым и перегоревшая тошная смола дешевого курева, и винный нечистый пар, треск сломанных черемуховых веток, простая любовь подружек. И вот после его замучили воспоминания о чужих радостях, и еще мысли про то, что скоро мы все умрем... Тогда он все бросил и кинулся наверстывать упущенное, догонять ускользнувшую жизнь. Сначала тут, в эконом-классе, после с Зиной, которая и была натуральной, чистейшей воды дворовой подружкой высшего сорта, ее никакая самая артистичная профессионалка не могла бы заменить, не стоило и нанимать – а дальше опять без нее, без никого, один...