СтремгLОVЕ

«А ты-то, подонок, сам там не был, – думал Доктор про Милосского. – Совершенно точно. Абсолютно я это знаю, клянусь. Такие гады на войну не поедут никогда. Баб будут посылать, девок, детей отправят, чужих, конечно, а сами будут тут в офисе рассказывать всякую херню, выпивать, закусывать и секретарш трахать».

Заглянул молодой человек в кожане с испуганным лицом.

– Ну, чего тебе? – окликнул его главный.

– Ну вот, как вы просили, – начал бубнить парень, – «мерс» я к подъезду подал, а «вольво» на сервис отогнал. А тещу вашу я отвез, все в порядке. Она просила передать, что на рынок не надо ехать, мы заезжали, все взяли.

– Ладно. Иди, – холодно сказал главный и снова налил «Белогвардейской». – Ничё бутылка, да? Красивая?

– Ну, – поддакнул Доктор и вспомнил, как Зина однажды принесла бедную поллитровку кабардино-балкарского розлива. У нее глаза горели, когда она разливала. Это был чистейшей воды технический спирт, разбавленный водопроводной водой. Но она была в восторге:

– Как в горах! Мы там такую пили...

Доктор тогда насел на нее, чтоб она не напивалась, она слушала не перебивая, а потом ответила про другое:

– Такая вонища, когда в живот очередью, ты не представляешь себе...

Главный спросил Доктора:

– Мы на чем остановились?

– Что денег нету, и вообще, все сами делают что захотят, и ты не виноват ни в чем. А они сами во всем виноваты. Так я понял?

– Ну чего ты от меня хочешь? Чего ты добиваешься? Она, старик, сама поехала.

– Просто так? Пришла и говорит – хоть убейте, хочу?

– Ну практически.

Доктор вспомнил, что она почти совсем глухая на левое ухо. Какой-то обстрел, контузия, кусок кирпича на голову упал, и так вышло. Он ей часто бормотал нежную порнографическую чепуху в это самое ухо, она чувствовала только горячее дыхание, догадывалась, что это интересные слова, злилась, вывертывалась и била его подушкой. Потом еще шрам был у нее на голове, он почти весь терялся в прическе, – так, только белый слабый штрих виднелся, это был маленький осколочек, он скользнул по касательной. Доктор иногда поглаживал, бывало, этот белый военный след и думал, что у него не только денег нет, но и яиц, раз он из тыла отпускает ее на войну делать деньги. А еще, когда он – это стыдно – уговаривал ее не пить столько, она кивала на свою войну, там все пьют, и что вроде без водки ей снится одна сплошная Ханкала и еще разве только полет в Шали на вертолете с Шаманом. Но это все было прошлое, и оно мало волновало в эту минуту Доктора; все эти пьяные слезы насчет себя любимого, бедного и одинокого дали свой результат, и теперь разные личные страдания не казались такими уж сенсационными и душераздирающими. Ну, страдания, ну, одиночество и бездарность, что с того? Миллионы таких людей. Главное было другое: не расслабиться и не напоминать главному, как тот выпихивал Зину на войну. Доктор знал все. Не поеду, говорила она, а он отвечал, что тогда пусть пишет заявление. Тогда она будет не нужна тут. Доктор выпил тогда с ней четыре бутылки «Гжелки», в тот вечер, когда она про это рассказала. Было, в общем, уже тогда тяжело про такое слушать, а теперь и вовсе. Про это главному точно не надо было, тогда уж лучше б сразу, как зашел, стулом его по голове и после добивать. Это было лишнее, ну, разве что после, потом когда-нибудь. Пока же надо было культурно разговаривать и делать вид, что всему веришь.

– А не практически? А буквально? Вы ей, ты ей – сказал... э... ты ее просто спросил: а не хочет ли она вылететь в Чечню? Так, да?

– Да, так. Х...и ты на меня орешь вообще? Я же сказал, что мне очень жаль и тому подобное, я же сказал! Да у меня даже расписка есть, что она поехала сама, по своему желанию, в здравом уме и трезвой памяти, и никаких претензий в случае чего ни у нее, ни у ее родни там или кого быть не может.

«Какие же вы тут все негодяи! Как же я ненавижу вас! Да и вообще не могу сказать, что люблю этот народ... Чем больше я живу с ним, тем больше я... Хотя – нет, собак-то я не люблю, с этой их псиной или сучьей вонью, с клочками этими шерстяными, а еще же слюни эти их висят кругом, и лапы, которыми они топтались по дерьму собачьему, и эти языки их шершавые, которыми они тебя хотят лизнуть, облизав прежде дешевых дворовых сучек... Нет, люди все-таки, пожалуй, лучше. Даже эти, журналисты. Что же их заставило этим заниматься? Несчастная любовь какая-то в нежном возрасте? Раздутая тяга к новым впечатлениям? Или такая у них врожденная склонность к извращениям? А может, они просто не способны к систематическому честному труду, привыкли к легким заработкам, дармовой выпивке, вот и подались в редакции?» – не говорил, но думал Доктор, а после взял себя в руки, понял, что надо успокоиться и все ж таки попытаться найти Зину, и сказал тихим, подчеркнуто несчастным голосом:

– А я не ору. И не орал.

– Ну, не орал. Извини.

– Извиняю. И ты меня извини.

– Да ладно, забудь. Понимаешь, если б ты был профессионал...

– Профессионал в чем?

– Ну, если бы ты был журналист...

– А это что, профессия разве?

– Ты что хочешь сказать? Ты просто не работал никогда в газете и не понимаешь.

– Вот эти корявые тексты, что нефть подорожала, и Иван Иваныч встретился с Козлом Козловичем, и Лёню Косого застрелили, а в ресторанах все вкусно и дорого, и списывать ТАССовские новости, только туда еще вставлять идиотские шуточки, да бабки за это немереные огребать – это, значит, профессия такая особая, про это все бездарно врать?

Мало кто вообще любит журналистов, да и не за что это с ними делать, и тут разозлить постороннего человека не так сложно. Главный, впрочем, тоже немного разозлился.

– Слушай, у меня респектабельная газета, лучшая, может, в стране, и я тут со дня основания, давай не будем. Тем более я хотел тебе помочь, но раз ты так... Да у меня и редколлегия начинается, вон видишь люди уже из коридора заглядывают... Все, извини.

– Не-не. Ладно, извини, я виноват, наговорил тебе. Вы людям истину несете, а я так со зла наехал. Извини, у меня просто настроение такое, ты ж понимаешь...

– Ладно. Подождите там, что вы ломитесь! – проорал Вася в дверную щель. – Смотри, у меня дружок один есть, Кавказец его кличка, так он начинает новый бизнес. Гад он, конечно, ничего святого у человека нет, но тебе он может помочь. Ты там все записывай в тетрадку, ну, типа дневник, только с подробностями, мелочей там не будет. Смотри, я сейчас коротко расскажу, а там Лена-секретарша тебя с ним соединит. Значит, так...

Триппер

Вскоре после отъезда Зины начался новый экзотический этап этой love story. По тонким материям был нанесен такой удар, после которого редкие влюбленные способны сохранить романтические чувства.

А именно: одним солнечным утром Доктор голый зашел в ванную комнату и – это случилось одновременно, не понять, что причина, что следствие – подумал тепло и ностальгически о Зине и взял себя рукой за причинное место; и в этот же самый момент, опять-таки и это добавилось к одновременно случившимся вещам, он обнаружил вдруг ужасную, отвратительную течь. Наблюдая мерзкую каплю на самом конце своего одинокого несчастного дружка, Доктор следил также и за бурей чувств, которые сменяли друг друга.

– Вот блядь! Вот проститутка! – восклицал Доктор беззлобно, ритуально, риторически; он и не мечтал быть у нее единственным и, окажись это так, был бы не то что сильно удивлен, но даже и испуган, и озадачен, загнан в угол. Но хорошо бы, если б это все шло само собой, без помех и уходов на кривые нечистые тропки, без напоминаний про телесную нечистоту, невысокие запахи, зубы с черными дырами, низкие детали, тленность, и бренность, и зыбкость человеческого мяса, о чем так тихо и убедительно напоминает больничный скупой быт...

Сам по себе этот недуг, он был для Доктора рядовым бытовым неудобством, какое мог причинить, скажем, заболевший зуб. Но с точки зрения эстетики ситуация была, конечно, проигрышная, жалкая. Доктор цинично подумал, что вот-де она, отмазка. Куда ж дальше любовь крутить! «Мне мой милый подарил четыре мандавошки, чем же буду их кормить, они такие крошки». Типа того...