Безымянное

— Мне помогает техника активации двенадцати нитей ДНК. Пробовали?

— У них на все один диагноз — БМП, без малейшего понятия.

— Меня, кажется, скоро выпрут.

— У моей родни через одного проблемы с психикой.

— Пойдемте, я вам покажу свои томограммы.

— Давайте поговорим о голосах, которые вам слышатся.

— О голосе, — поправил он. — Там один голос.

— Простите, о голосе.

— И это не голос. Это позиция.

— Позиция?

— Жестокая и безжалостная, но убедительная. Весьма проработанная. Он присваивает себе мои способности — к риторике, к аргументации. Не спрашивайте, как. Это протоколировать надо.

— Голос все еще слышится? Стал громче? Тише?

— Тише. Он дает знать, когда сердится или чего-то хочет, но с тех пор, как вы меня подлатали, в основном помалкивает.

— Это хорошо.

— Не обольщайтесь. Он просто залег на дно.

— Но если вы продолжите принимать лекарства, проблема снимется.

— Фармакология лишь тактический маневр в бесконечной войне.

— Какой войне?

— Которую мы ведем столетиями. И в которой, понятно, всегда проигрываем.

— Простите, я не совсем понимаю.

— Смерть. Жажда жизни против неизбежного тлена. Что тут непонятного?

— Вы пытались убить себя?

— Зависит от того, что подразумевать под «собой», — ответил Тим.

Он снова начал есть без принуждения. Вставал с кровати и без проблем ходил в туалет. Не буянил по вечерам. Врачи отступились и выписали его, снабдив теплой одеждой.

Он вышел из больницы в зимней куртке и серой охотничьей шапке с меховым околышем и наушниками. Встав у автоматических дверей, где почти два месяца назад он повалился на колени, Тим, дыша паром изо рта, решал, куда идти — налево или направо. Раздеваться и замерзать не хотелось. Вознесение путем самоуничтожения отодвинулось на второй план. Второй не жаловался. Второму было тепло и чуть-чуть хотелось есть. Самое главное на данный момент — привести в порядок личные дела, позвонить в Нью-Йорк знакомому частному банкиру, который поможет восстановить документы и кредитки. Сейчас Тимом владели бюрократические порывы. Добрый врачебный персонал вернул его на прагматическую почву, в кармане лежало несколько рецептов, частью которых он даже намеревался воспользоваться. Фармакология дает законное тактическое преимущество. После всех раздумий он решил идти направо.

Она разрыдалась с непонятным ему отчаянием в тот же миг, как услышала его голос, и где-то минуту он не мог и слова вставить.

— Ох, — прерывисто всхлипывала она в трубку. — Ох, Тим.

— Я не умер. Но мне нужно принимать лекарства.

— Ох, — всхлипнула она снова. — А я так… — Она попыталась взять себя в руки. — Скажи, где ты, и я за тобой приеду.

— Там есть одно, которое я не принимаю, потому что лучше умереть, чем ходить, как зомби, в полной отключке, овощ овощем, а всем плевать, что у тебя ни единой мысли в голове — у меня таких даже два на самом деле…

— Ты где, Тим? Пожалуйста, скажи мне.

— …второе от припадков, так что, наверное, зря я так, но не знаю…

— Припадков?

— Наверное, зря я от него отказываюсь, хотя после выхода из больницы припадков пока не случалось — видимо, прошли. С него станется просто взять и — фьють! — исчезнуть. Он играет по собственным правилам, а что мне делать, если они все время меняются? Я ведь врачам так и объяснял. Медицина может занять одну высоту, другую, а между этими высотами битва будет кипеть с прежней силой.

— Тим, прошу тебя, скажи мне, где ты, пожалуйста! — умоляла она.

— Я стараюсь не обращать внимания, и у меня неплохо получается, учитывая, какой он привереда, как он делает вид, будто это я его мучаю, будто это я его захватил в плен. Какое-то время то я клал его на лопатки, то он меня. Власть то и дело менялась. Я уж думал, что выигрываю, а он взял и сжульничал. Он одержал верх, и я оказался под ним. Так продолжалось, не знаю, наверное, около трех недель я был под ним.

— Под ним?

— Три недели пыток. Я был беззащитен. Он просто подчинил меня себе. Бога он не жалует. Это я выяснил. А я вот уверовал. Думаю, это неспроста.

— Тим, прошу, послушай меня. Я хочу тебе кое-что сказать.

— Помнишь того врача, который разъяснял нам про барьер между кровью и мозгом? Так вот, разница и вправду есть. С одной стороны — кровь, тупая, как груженный щебнем состав, полезным щебнем, но все же тупая-претупая, а с другой стороны — мозг, в котором содержится «я», источник этого самого «я». И барьер эту сволочь туда не пускает. Сохраняется цельность. Непорочность, если так подумать, священная чистота, не дающая божественной составляющей смешиваться с более примитивной, с тленом, с гнилью, с кровью, с щебнем. Именно там и находится настоящее войско Господне, в этом самом барьере между кровью и мозгом, выполняя Господний замысел. Вот где проходит линия фронта в битве между этими двумя…

— Чем двумя?

— Телом и душой. Гематоэнцефалический барьер и синапсы — вот два главных фронта. Противники борются за власть над аксонами и дендритами, и бог весть чем там еще.

— Я не понимаю, Тим, ничего не понимаю…

— Но он все равно умудряется прорваться, даже когда я принимаю лекарство. Он повелевает моим сознанием. По крайней мере, такая у меня теория. Ты снова начала пить?

Она помолчала.

— Если я скажу «да», ты вернешься домой?

Он не ответил.

— Тим, послушай меня! Ты слушаешь?

Он молчал.

— Остров Скраб, — произнесла Джейн.

Тишина.

— Ты знаешь, что это. Остров Скраб. Помнишь остров Скраб?

— Не пей, — попросил он. — Хорошо?

— Девчушка в свадебном платье. Пастух, погоняющий страусов кнутом. Ты помнишь остров Скраб, я же знаю.

Он молчал, держа в одной руке трубку, в другой шнур, глядя на свои высокие ботинки с уже неразличимым от грязи логотипом.

— Скажи мне, где ты, — настаивала Джейн, — и я тебя заберу.

— Мне нужно идти. Не пей.

Он повесил трубку и ушел от таксофона в столовую, расположенную в церковной крипте. Между столами, покрытыми желтой клеенкой, витал слабый запах пареной еды, пресной и скучной. Едоки сидели в зимних куртках, волонтеры в белых фартуках стояли на раздаче у глубоких контейнеров за главным столом. Прихватив завернутый в салфетку комплект пластиковых приборов и пенополистироловую тарелку с едой, Тим уселся трапезничать.

Ты был мне симпатичнее, когда не интересовался Богом. Тебя волновали более злободневные проблемы, и не хватало времени витать в облаках на манер студентов-богословов и бездельников, протирающих штаны в церкви по воскресеньям. Ты не придавал этим вопросам значения. Ты формировал свои взгляды на ходу, вспышками мрачного озарения, мимолетным ощущением правоты, которое захлестывало тебя и тут же снова сливалось с фоном. Когда умрем, думал ты, тогда и умрем. Что толку мусолить эту неприятную истину? А альтернатива… Альтернатива — это сказки. Ты терпеть не мог религиозные учреждения, продажность, лицемерие и пороки. Ты думал, это все выдумки власть имущих, чтобы доить слабых и держать их в узде. Существует ли сверхъестественное, мистика, Всевышний? Кто знает? Может быть. Но доказательств-то нет. Разум обработал тебя, отшлифовал до бриллиантовых граней. Ты поклонялся логике и доказательствам, скептически хмыкал на сомнительные доводы и отметал сведения из вторых рук. В лучшем случае ты откладывал вердикт на будущее, прекрасно зная, что даже во время слушаний в суде, где разбирается и обсасывается каждая мелочь, где каждой стороне дается слово, обвинение и защита, все равно остаются пробелы, нестыковки и неясности. Вот и с Господом так же. Господь — это судебный процесс. Но все-таки ты вставал на сторону неверующих и временами даже выражал презрение к разглагольствующим легковерным слабакам. Ты мог себе это позволить. Ты не скитался под ветром и дождем. Твои убеждения и доводы формировались в сытости и тепле. Смерть маячила где-то там, далеко. Ты мог позволить себе прохлаждаться. Бокал спиртного приятнее самокопания. Вкусная еда приятнее убеждений. Семья и работа значили для тебя больше, чем служение сотне богов. Пока не грянул гром.