Безымянное

Он звонил ей по крайней мере раз в месяц, иногда два, чтобы она знала, где он, что с ним все в порядке, он жив. Она тоже звонила, но чаще всего нарывалась на разряженный телефон.

— Мы отъехали на двадцать миль от «Ваффл Хауса», и только тогда я осознала нашу страшную ошибку, — объяснила Джейн. — Я попросила Фрица повернуть назад, но ты к тому времени уже ушел. С чего мы взяли, будто ты лучше нас знаешь, что для тебя хорошо? Будто ты в принципе способен о себе позаботиться? Нужно было вытаскивать тебя оттуда силой. Любой бы догадался, что тебе нужна помощь. Не знаю, чем мы думали, когда тебя там оставляли, — наверное, нам казалось, что мы имеем дело с прежним Тимом. Но до меня только через двадцать миль дошло, что прежнего Тима больше нет и что мы бросили на произвол судьбы беспомощного ребенка. Фриц полетел домой, а я осталась, взяла напрокат машину и долго еще колесила по округе.

Он молчал.

— У меня уже вошло в привычку высматривать тебя из окна, куда бы я ни ехала. Даже сейчас, даже зная, что ты худо-бедно справляешься один, что ты принимаешь лекарства, я все равно высматриваю тебя, садясь в машину. И, наверное, так будет всегда. Я по-прежнему надеюсь отыскать тебя и уговорить вернуться домой. Я уже приспособилась жить без тебя, но не могу отучиться шарить взглядом по обочинам в надежде, что ты найдешься, я тебя заберу и мы начнем сначала. Как думаешь, есть какой-то неучтенный нами способ начать сначала?

Он молчал.

— Я рада, что ты звонишь. Рада, что у тебя все в порядке. Тебе бы здесь понравилось. Квартирка поменьше нашей, но для меня идеально. Я бы даже, наверное, сменила ее на еще меньшую. Сотни две квадратных футов достаточно. Я, похоже, единственный человек в Нью-Йорке, который мечтает о меньшей жилплощади. У Бекки и то квартира просторнее. Когда меня спрашивают, где я живу, приходится врать, иначе плакала моя риелторская репутация. Иногда я приплетаю наш старый дом — говорю, что живу в пригороде с мужем, они кивают. Ну да, разумеется, где же еще, по их мнению, мне жить?

Бесплатная клиника при университетском городке поражала мерзостью запустения. Тим зашел туда просто продлить рецепты. Соседи по подвальному приемному покою выглядели настоящими зомби в свете флуоресцентных ламп. Наконец его вызвали. Он подождал в смотровой, пока придет фельдшер (никого рангом выше во всем здании не нашлось). Тим вручил ему свою медкарту. Фельдшер поинтересовался, верит ли Тим по-прежнему, что Господь ведет кровопролитную битву на границах разума, отвоевывая территорию для души. Процитировал из карты.

— Насчет Бога я больше не уверен, — ответил Тим.

— Но теория, надо сказать, занятная.

— Это не всегда была теория.

Пристальный неотрывный взгляд действовал на нервы. Обшарпанная клетушка посреди рассадника недофинансированных обшарпанных клетушек наполнилась молчанием.

— Господь никогда не перестанет нуждаться в защитниках, — провозгласил фельдшер.

В словах чувствовался подвох — промахнешься с ответом, пеняй на себя. Фельдшер смотрел не мигая. То ли проверяет на признаки сумасшествия, то ли вербует в свою веру.

— Разумеется, — ответил наконец Тим.

— Нельзя заглушить глас Господень лекарствами.

— Я не буду.

Он получил рецепты и пошел с ними в аптеку.

Он обходил стороной закусочные и отели, не держал и в мыслях расслабиться на часок в баре или боулинге, иначе земные блага, вкушаемые во время передышки, делали его заторможенным и желчным во время перехода. Он продолжал присуждать победы то себе, то альтер эго — в зависимости от того, удавалось ли его разуму, воле, душе (он по-прежнему не знал, как это назвать) побороть низменные телесные инстинкты. «Он» или «оно» — но в любом случае не «я» — все так же урчал животом от голода, хотел пить и жаловался на боль в суставах и мышцах. Тим удовлетворял его потребности, стараясь не разбаловать. Он изо всех сил старался не забыть те времена, когда был не просто совокупностью нужд.

— Я не понимаю, почему не наступает ремиссия. Раньше всегда наступала. По идее и сейчас должна бы. Тогда ты сможешь вернуться домой, и мы наладим жизнь заново.

— Я этого не перенесу.

— Почему?

— Потому что, если наступит ремиссия, значит, потом снова начнется обострение, а я не хочу проходить через это снова.

— Через что?

— Отречение от всего.

— Тебе не придется. Мы справимся.

— Живи своей жизнью, — попросил он.

— Как именно?

— Торгуй недвижимостью. Будь счастлива. Выйди замуж за другого.

В трубке повисла тишина.

— Ушам своим не верю.

— Я далеко. Я живу так, как получается. И ты живи.

Он стоял у большого мультиплекса, изучая афиши и расписание. Что сейчас популярно, он понятия не имел, но по названиям мог отличить политический триллер от романтической комедии и мультипликационной полнометражки. Ему ужасно хотелось в зал. Там тепло и мягкий плюш. Куда приятнее убить два часа на бездумное развлечение, чем зябнуть на скамейке.

Наплевав на предосторожности, он все-таки купил билет. На пятнадцатой минуте фильма ему стало скучно, и он уснул. Проснулся под финальные титры, перешел в другой зал и попал на какой-то интригующий сюжет, которому пропущенная первая половина только добавляла загадочности. Когда сеанс закончился, Тим снова встал в очередь в кассу. Успел отсидеть еще полторы картины, пока ноги не вынесли его из плюшевого забытья на очередной марафон, после уютного ничегонеделанья показавшийся еще тягостнее.

Тим поклялся никогда больше не потакать подобным желаниям. Проснувшись, он свернул лагерь и снова почувствовал равнодушный взгляд вечности, две прожигающие насквозь черные дыры. Вскоре он уже смотрел какой-то матч в спортбаре и напивался в стельку.

Походив довольно долго с разряженным телефоном, он положил еще денег на счет в салоне связи рядом с магазином матрасов. Не дозвонившись до Джейн по сотовому, набрал рабочий, и там ему сообщили, что она несколько месяцев назад перешла в другую фирму.

По номеру, продиктованному на прежней работе, ответил небрежный голос. Джейн в отпуске и вернется лишь через неделю. Может быть, предложить ему другого риелтора?

— Как мило, — ответил он. — А куда она поехала в отпуск?

— Кажется, в Париж, но боюсь соврать, — вздохнул голос. — Может быть, юг Франции?

Он стоял на припорошенном снегом лугу, через который бежал ледяной ручей к рафтинговым центрам и паркингам для трейлеров, далеко от юга Франции, далеко от Парижа. На него пахнуло смертью. Не биологической смертью, дарующей покой, а смертной мукой, терзающей живых, давая взглянуть одним глазком на недоступные для них радости. Эта мука в тысячу раз страшнее любой смерти.

Он убрал телефон в карман и медленно побрел к возвышающимся вдали багряным склонам. В расщелинах на гранитной скале курчавились зеленые перистые побеги. Привалившись спиной к холодному камню, он боролся с подступающими слезами. Она всего лишь возвращается к жизни. Она делает именно то, о чем он сам просил в последнем телефонном разговоре — много месяцев назад. Сам виноват.

Он походил туда-сюда по лугу, ловя сигнал. Бекку его звонок застал в гастрольном автобусе.

— Алло?

— Мама в отпуске?

— Папа?

— Где мама?

— Ты где?

— Какая разница, где я.

— Большая. Может, мне интересно.

— Я в поле. Как еще объяснить?

Бекка помолчала.

— Мама во Франции.

— В отпуске?

— Да.

— Что она там делает?

— Отдыхает.

— А в какой гостинице?

Снова пауза.

— Зачем тебе знать?

— Хочу ей позвонить.

— Зачем?

— Она одна поехала? Или с кем-то?

Бекка не спешила отвечать.

— Бекка?

— С кем-то.

Он купил подержанную машину в местном салоне, увешанном гирляндами флажков. Долгая прогулка почти сразу же увела его от драгоценного приобретения, поэтому после он пожертвовал сном, чтобы вернуться обратно. Тело умоляло об отдыхе, но он отчаянно глушил это тупое нытье, неустанно напоминая себе, сколько еще придется мучиться вот так, погребенным заживо, пока не найдет Джейн.