Ноябрь, или Гуменщик (ЛП)

— Замолкни! — крикнул гуменщик. — У меня тут друг в гробу лежит, которому твой хозяин шею свернул, а ты мне про какого-то дрянного сосуна рассказываешь! Заткнись!

— Вот-вот, домовики да сосуны со своими заботами вас не интересуют, — проворчал домовик. — Они только горбатиться на вас должны, а когда они за свой труд справедливой платы требуют — душу, как уговор был, так они же еще и виноваты! Жулики вы! Воруете у барона, друг у дружки воруете и нечистую силу обворовываете, а как платить — так никогда не желаете.

— Да нечем нам платить, — отвечал гуменщик. — Только наворованное и есть. Да еще жизнь, которая и так висит на паутинке. В лесу полно волков да леших, хвори прячутся в зарослях, всякий миг чума может заявиться, барин распоряжается, как ему вздумается. Наша жизнь тоже все равно что украдена, и что ни день, то надо смотреть, какими хитростями да уловками урвать ее, чтобы протянуть до завтрашнего дня. Если мы станем по-честному платить за все, что с нами будет? Да не станет нас, и тебя не станет, езеп, потому что кто еще стал бы выторговывать у Старого Нечистого, чтобы он вдохнул душу в старые веники да метлы? Другие катались бы себе на лодках по реке при свете факелов, играли бы на всяких инструментах и пели своим дамам песни, сражались бы между делом, скакали на лошадях и гибли героями, и о них слагали бы песни и в камне высекали бы их лики.

— Что за чушь ты несешь? — удивился домовик. — Где ты таких глупостей наслушался?

— Один снежный домовик рассказывал, — ответил гуменщик. — Он получил душу благодаря Хансу, который смастерил его для того, чтобы снежный домовик пособил ему в краже. А тот горазд оказался только рассказывать о жизни в далеких странах. Он рассказывал о людях, которые никогда не мастерят себе домовиков, так что при них он может быть только бессловесной водой, бессмысленно булькающей в колодце. А здесь ему дали жизнь. Вы должны быть нам благодарны.

— Считаешь, что лучше быть домовиком, чем старой метлой? — спросил езеп насмешливо.

— Да, считаю, — ответил гуменщик. — И лучше быть вором, который и жив-то только благодаря воровству, чем честным плательщиком. Вон, и Ханс, и Минна расплатились. Хорошо им теперь?

— Когда-нибудь узнаешь! — рассмеялся домовик езеп. — Когда-нибудь и тебе придется выложить свое состояние.

— Не трави душу, домовик! — сказал гуменщик. — Я это и без тебя прекрасно знаю.

На какое-то время дождь перестал, и, воспользовавшись этим, люди торопились принести из колодца воды в дом. Многие оскальзывались в грязи, не одно ведро при этом опрокинулось. Тогда люди ругмя ругались, и Старый Черт в аду, навострив свои свинячьи уши, прислушивался, однако выходить не стал, потому что очень уж мерзкая была погода.

28 ноября

О смерти кубьяса Лийна узнала рано утром. Рейн Коростель просунул голову в дверь и сообщил:

— Нынче чертового кубьяса хоронят.

— Что ты сказал? — вскричала Лийна и выскочила из кровати. Рейн вскинул брови и злорадно произнес:

— Да, и не надейся больше выйти замуж за какого-то барского говнюка. Помер твой кубьяс, шею ему, как куренку какому, свернули. Небось, попался по глупости Старому Нечистому, а тот его, голубчика, и прикончил. Поделом ему! Хоть бы всей этой барской сволочи конец пришел!

— Врешь ты все! — выкрикнула Лийна и набросилась на Рейна. Тот схватил ее за руки и усадил на стул.

— Тихо-тихо! — стал он уговаривать ее. — Ты чего? С какой стати мне тебе врать? Честное слово, помер он, и нынче его хоронят. Можешь пойти и удостовериться, я-то не пойду. Он был мужик одинокий, так что ни на какие поминки рассчитывать не приходится. Закопают, споют псалом-другой и разойдутся по домам. Я лучше дома останусь, чего по дождю шататься? Погодка та еще. Хлябь! Что по двору идешь, что по реке бредешь — разницы нет.

Лийна упала ничком на кровать и лежала, не подавая признаков жизни. Рейн поглядел на нее и неловко погладил дочку по голове.

— Ну что ты... — пробормотал он. — Иди поешь.

— Не буду. Оставь меня в покое.

— Ну, попозже придешь, — решил Рейн. — Я для тебя и булку припас и... Лийна, ты слышишь? Я жду тебя за столом. Ну, чего так валяться, он же от этого все равно не оживет. Вечером к нам Эндель зайдет, тогда и обговорим свадьбу...

— Еще чего! — закричала Лийна, вскочила и запустила в отца подушкой. — Убирайся отсюда! Лопай вместе со своим Энделем свою булку, чтоб вам подавиться ею! Уходи!

— Ты лучше успокойся! — сказал Рейн уже сердито. — Никуда тебе от Энделя не деться. Я твой отец, и я решаю. Смотри у меня, чтоб вечером вела себя вежливо и не тявкала, как собачонка. Эндель этого тоже не любит, он мужик основательный.

— Да уйдешь ты наконец?! — завопила Лийна и стала искать, чем бы запустить в отца, но Рейн уже захлопнул за собой дверь, и Лийна слышала, как он, сердито топая, удалился.

Она быстренько оделась и вылезла в окошко. Побежала к церкви и, услышав вскоре звон колокола, поняла, что похороны уже начались. Выходит, отец не соврал. Ханс и вправду умер.

Это показалось настолько невыносимым, что Лийна повернула назад и направилась в лес с твердым намерением утопиться. Через лес протекала речушка, в которой мужики летом ловили рыбу. К ней Лийна и направилась. Неожиданная новость настолько ошеломила ее, что она и не заметила, как Имби с Эрни, которые по обыкновению паслись возле дороги в надежде обнаружить что-нибудь полезное, заметив ее, потихоньку двинулись следом.

— Заметь, она идет прямиком в лес! — сказала Имби. — В такую-то погоду! Интересно, что она там ищет?

— Провалиться мне на этом месте, она пошла свое сокровище проверить! — прошептал Эрни. — В такую собачью погоду в лесу можно только клад искать!

Они шли, не выпуская Лийну из виду.

А та не замечала ничего. Слезы наконец нашли выход, текли по щекам и капали на одежду. Лийна плакала неслышно, она шла по-прежнему прямо и быстро — ни один встречный ни о чем бы не догадался, потому что дождь хлестал, и у любого лицо было бы мокрое. Только у Лийны оно было мокрое от слез.

Она продралась сквозь мокрые заросли и вышла на берег речки. Вода была серая, берега скользкие и топкие. Лийна стала спускаться к воде, поскользнулась и упала. Теперь она была с ног до головы в грязи, но ей было все равно. Кое-как, чуть ли не на четвереньках она добралась до воды. Ветер брызнул в лицо речной водой, вода была холодная. Лийна остановилась на мгновение и уставилась на свою безрадостную могилу.

Но иного выхода не было: Ханса больше нет, а отец заставляет выйти за этого ублюдка. Разве сможет она жить с таким скотом после тех ночей, когда в волчьем обличье слушала любовные излияния кубьяса, и особенно после той, когда они с Хансом сидели в подтаявшем снегу? Лучше уж в речку, пока боль еще свежа и душа готова на безумные поступки.

И она шагнула в воду.

У самого берега было неглубоко, поначалу ледяная вода поднималась не выше колен. Лийна ступила дальше, воды ей стало до чресел. Но тут за спиной раздался дикий крик, чьи-то руки схватили ее за шиворот и вытащили на берег, она свалилась на грязную землю и увидела склонившихся над нею перепуганных Имби и Эрни, Эрни осенил себя крестным знамением, а Имби, вытаращив от ужаса глаза, спросила:

— Деточка, неужто ты решила утопиться? Это же грех!

— А вам-то какое дело? — грубо спросила Лийна и хотела было вскочить и броситься обратно в речку, но не смогла — только перевернулась и зарыдала теперь уже в голос, завывая, как волчица.

Имби и Эрни стояли рядом, тоже вымокшие и грязные, и не знали, что делать. И тут из речки вдруг вышла белоснежная кобылица, оглядела людей и заржала призывно, словно приглашая вскочить на нее.

— Это русалка! — до смерти перепугалась Имби.

Кобылица услыхала слова Имби, кивнула головой и исчезла так же внезапно, как появилась.

— Что-то тут не так! — сказал Эрни. — Поверь мне, старуха, тут где-то и впрямь клад! Только возле кладов случается такое! Подождем, а вдруг нынче тот самый день?