Ноябрь, или Гуменщик (ЛП)

— Фу, какой кошмар! — сказала Луйзе.

— Да нет, чего ее бояться! — продолжал Отть. — Надо хватать ее и идти, куда она укажет. Она ведь всегда прямиком на клад выводит.

— Ну, ты испытал? — спросила Луйзе.

— Не удалось! Таких охотников на перекрестке полно было, дело до драки дошло. Мне чуть ухо не оторвали, двоих так вообще зарезали насмерть, в конце концов костью завладел какой-то кузнец. Он клад и нашел.

— Вот видишь, как наш бог нам помогает, даже своими костями! — подвел итог Инц. — Всяко посильнее Иисуса!

— Не знаю, Иисуса тоже можно приспособить всякие штучки откалывать, — возразил Отть. — Всякие боги полезны. И Калевипоэг, и Иисус, и Старый Черт. Умный мужик или ведун всех их облапошит.

— Ой, а вы слыхали, что знахарка померла? — вклинилась в мужской разговор Луйзе. — Гуменщик нынче утром зашел к ней, а она вся в крови и бездыханная. Душа ее в преисподнюю отправилась. Только черная кошка сидела у нее в головах и умывалась лапкой.

— И что дальше? — заинтересовался Инц.

— Тогда гумещик повесил кошку и похоронил знахарку, — продолжала Луйзе. — Ведь на похороны ведунов пастора не приглашают, так что все сделали тихо и по-быстрому. Как раз перед тем, как ты, Отть, пришел, гуменщик тут проходил. Совсем серый с лица.

— Ну, в такой дождь могилу копать дело нелегкое! — решил Отть Яичко.

— Мог бы и домовика послать! — заметил Инц.

— Мог бы, конечно. Только у гуменщика домовик такой старый, что едва ли лопату удержит.

— Зачем такого негодного держать, в печку его — и все дела.

— Его домовик — ему и решать.

— Вы гляньте, кто там идет! — Луйзе подалась к окну. — И что этому остолопу здесь понадобилось? Да еще в такой ливень!

Это батрак Ян, промокший насквозь, поспешал через барский сад, прижимая к груди небольшой узелок. Добежав до черного хода, он постучался и, не дожидаясь, когда его впустят, переступил порог.

— Луйзе, поди посмотри, что этой образине надо! — сказал камердинер Инц и задрал для удобства ноги на кресло.

— Ладно, только пусть кто-нибудь вместе со мной пойдет, — потребовала Луйзе. — А то он снова будет пялиться на меня да пальцем торкать.

— Как это?

— Ну, делает вид, будто что-то у меня за спиной увидел, и тыкает мне пальцем в зад, — посетовала Луйзе. — А сам хихикает! Ужасно гадко!

Мужики посмеялись, и Отть Яичко согласился сопроводить Луйзе.

— Мне охота поглядеть, как он это делает, — сказал он. Они пошли коридорами и неожиданно увидели Яна, который забрался в кабинет барона и пробовал на вкус чернила в чернильнице с письменного стола.

Завидев Оття Яичко и Луйзе, он быстро поставил чернильницу на место, но оба успели заметить, что язык у Яна совсем синий.

— Приятного аппетита! — со смехом пожелал Отть Яичко. — Как на вкус? По такой погоде непременно требуется принять.

— Я подумал, а вдруг там какая-нибудь заморская настойка, — пробормотал батрак пристыженно. Однако он не собирался из-за того, что хлебнул чернил, отказаться от своего намерения. Трясущимися руками он принялся развязывать узелок.

— Смотри, Луйзе, я тебе гостинец принес! Сам испек для тебя. Не взыщи, прими и скушай. Кушай, кушай, прямо сейчас! На!

И он протянул горничной пирожок, порядком помятый и мокрый от дождя. Причем, как только он развернул узелок, в комнате страшно завоняло.

— Что это? — спросила Луйзе, брезгливо глядя на пирожок. — Зачем ты мне… такой пирожок принес? И почему он так воняет?

— Может, он с тухлятиной? — предположил Отть Яичко, схватил пирожок из рук Яна, разломил пополам и тут же вскрикнул, уронив пирожок, — будто змею увидел.

— Да он же дерьмом начинен!

— Что? — закричала Луйзе и отскочила в сторону.

— Да в нем дерьмо! Ты что такое испек, мужик? Рехнулся, что ли?

Батрак Ян с несчастным видом стоял посреди комнаты. Весь вчерашний день он провозился дома: собирал пот, стриг волосы под мышками. Единственное, чего не было, так это дерьма. Он то и дело ходил за угол, сидел на корточках, тужился, но ничего не получалось.

“Оно и неудивительно, — думал он, — сколько времени не евши”.

Поэтому он пробрался в кладовую покойного кильтера и нажрался там до отвала. Однако тут-то его и застукал старший сын кильтера, поколотил и вышвырнул, окровавленного, во двор. Прихрамывая и охая, Ян приковылял домой и стал ждать, когда нутро выгонит его по нужде. В конце концов этот благодатный момент наступил, он почувствовал в кишках напор и опорожнился в картофельный мешок. Наконец-то все необходимое для начинки пирога имелось в достатке. С большим трудом замесил он тесто и испек в печи колобок. Мякиш он выковырял и наполнил колобок “любовным зельем”, заткнул отверстие, через которое запихал в пирожок начинку, и отправился в поместье. По дороге он попал под дождь, пирожок раскис, и теперь все прекрасные мечты, казалось, рухнули. Но он все-таки изо всех сил пытался спасти положение и все уговаривал Луйзе:

— Луйзе, ну откуси кусочек! Это не дерьмо, это… щиколад!

— Ублюдок! — закричала Луйзе. — Щиколад, говоришь? Да ты и не знаешь, что это такое! Да чтоб я твое дерьмо ела!.. Ты в своем уме? Ты же рехнулся!

— Дерьмо и какие-то волосы, — сообщил Отть Яичко, он взял стоявшую в углу трость и поковырял упавшую на пол начинку. — Ничего себе угощение! И зачем только человек такую дрянь испек, не понимаю. Ты, Ян, все-таки и вправду малахольный.

— Я для Луйзе, — пробормотал Ян, но горничная пришла от его слов в такое бешенство, что схватила со стола перочинный ножик барона и со всей силы всадила его батраку в плечо. Ян заорал, а Луйзе кричала:

— Погань! Явился меня своим дерьмом потчевать! Сам жри! Отть, запихни это ему в глотку!

— Не охота руки пачкать, — отозвался Отть Яичко, однако схватил Яна за шиворот, силком заставил его опуститься на четвереньки и ткнул батрака носом в пирожок. Ян отфыркивался, пытался подняться, стараясь в то же время вытащить ножик. Луйзе пнула батрака.

— Мерзкая скотина! — кричала она. — Жри теперь свое дерьмо! Отть, вышвырни его отсюдова! И пусть заберет свой пирожок с собой, дома доест!

Спустя некоторое время камердинер Инц, который в соседней комнате смаковал коньяк, увидел, как по саду бежит окровавленный изгвазданный Ян.

Дождь все лил, грязь текла ручьями. Наконец рано сгустившаяся тьма скрыла эту безотрадную картину.

27 ноября

Кубьяс проспал почти целые сутки, что и неудивительно — он же целую неделю не смыкал глаз, по ночам молился под окнами барского дома, а днем слушал удивительные рассказы снеговика. Теперь он задним числом наверстывал бессонные часы.

Однако спал он беспокойно. Естественно, что в снах его присутствовала одна только барышня. То она являлась кубьясу сияющая и улыбчивая, бросалась ему на шею, хватала за руки и увлекала с собой за холмы, под сень леса, где они падали во мхи и обнимались долго и страстно. Но временами снились ему совсем другие сны. Он видел себя в воротах поместья и слышал, как односельчане кричат:

— Свадьба! Свадьба! Барышня выходит замуж за богатого офицера!

Затем он видел, как к нему приближается пышно разукрашенная карета, а в ней барышня со своим мужем. Они проносились мимо кубьяса и исчезали навсегда.

Тогда кубьяс ворочался в своей постели с боку на бок, и слезы отчаяния комом вставали у него в горле, не давая дышать. Но он все равно не просыпался, и тогда снова приходили сны красивые — с тем чтобы потом опять уступить место видениям неприятным.

Так что все то время, что он проспал, Ханс метался между восторгом и отчаянием, и когда наконец проснулся, голова его раскалывалась от пережитых снов, горло от слез саднило, а сердце ликовало. Баронесса все-таки замуж не вышла, это был лишь сон, а снеговик, прежде чем растаять, заверил его, что девушка любит его всей душой! Ясно, что снеговик в таких вещах — если принять во внимание его огромный опыт, — не ошибается. Кубьяс позавтракал, напевая про себя что-то, и спустя долгое время наконец-то почувствовал себя свежим и бодрым. Он подстриг бороду и оделся по-воскресному. Ханс собрался в поместье.