Ноябрь, или Гуменщик (ЛП)

Да, он решился — теперь, когда он был уверен в чувствах своей возлюбленной, — взглянуть на барышню и при свете дня. А не только ночью, сквозь занавешенное окно! Ему хотелось увидеть девушку с глазу на глаз и договориться о времени новой встречи. Тогда он, быть может, одолеет свою робость и застенчивость. Возможно, тогда он даже осмелится поцеловать даме руку, как учил снеговик. Может, он попытается и заговорить с ней, а не будет бормотать себе под нос, переминаясь с ноги на ногу, стоя в снегу?

Кубьяс преклонил колено и схватился за рукав висевшего на гвозде тулупа.

— Моя прекрасная мечта! — произнес он именно так, как учил снеговик. — Драгоценный камень моего сердца, единственное сокровище моей души...

Слова застряли у него в горле, они казались настолько высокопарными, что даже в одиночку произносить их было неловко. Кубьяс склонил голову, молча потерся носом о рукав тулупа и, представляя про себя, будто это мягкая ручка барышни, нежно лизнул шершавый рукав.

Сердце его охватила такая радость, будто перед ним был не старый тулуп, а живая, из плоти и крови, девушка. Кубьяс закрыл глаза и приложил рукав к щеке. Потом поднялся и пошел запрягать лошадь.

“Разговаривать я не мастер, — думал он. — Слова снеговика не по моему языку придуманы. И как посреди этой грязи и слякоти вообще говорить про какие-то драгоценные камни души и эти... как их там... венусы? Это же все равно что коврига горячего хлеба в собачьей конуре. Какие у нас тут венусы, зимой их мороз заморозит, а летом комары заедят”.

Во дворе земля хлюпала под ногами от талой воды, вся грязь, недавно прикрытая белым покрывалом, опять вылезла наружу. Сырость стояла невероятная.

Кубьяс запряг лошадь и отправился в поместье.

“Прямо как будто свататься еду!” — подумал он взволнованно.

Так и подмывало заставить лошадь бежать быстрее, ему не терпелось вновь увидеть свою красавицу, но он знал, что при такой распутице тут же завязнет, так что хорошо хотя бы шагом ехать. Он принялся потихоньку насвистывать, жадно вдыхая свежий влажный воздух, который, как казалось Хансу, доносил до него из поместья сладкий запах барышни.

— Ра-ди-ри-ди-ре, ра-ди-ри-ди-ре... — напевал кубьяс, стараясь уловить запах ветра.

Лошадь вдруг сбавила шаг, словно воз стал много тяжелее. Кубьяс обернулся и с ужасом увидел, что он в телеге не один. На задке примостился страшный черномазый мужик, не иначе сам Нечистый.

— Тебе чего? — спросил Ханс.

— Где твой домовик? — вопросом на вопрос отозвался Нечистый. — Тот, в которого я душу вдохнул?

— Растаял он, — ответил кубьяс.

— Тогда пора расплатиться, — объявил Нечистый. Он подался поближе, схватил кубьяса за горло и — хрясть — свернул ему шею. Затем достал свою книжищу и длиннющим ногтем вычеркнул имя кубьяса. Три капли крови он кубьясу вернул — капнул их ему на щеку, и они застыли тремя крохотными брусничинками.

Затем Нечистый спрыгнул с телеги, заткнул полы за пояс и сиганул в придорожный ольшаник.

Телега с покойником продолжила свой путь в поместье.

Утром амбарщик решил окончательно обчистить барский амбар.

— Там столько народу повадилось воровать, что мне им никак не помешать! — объяснил он жене. — Лучше уж я все зерно перевезу к нам, хоть под присмотром будет. С какой стати всяким батракам да бобылям орудовать в амбаре и мешками таскать доброе ржаное зерно? Жадность и подлость простонародья просто никаких границ уже не знают!

Он отправился в амбар и подчистую опустошил его. Зерна оказалось больше, чем он предполагал, и в какой-то миг он даже был озабочен, куда девать такую добычу, потому что его собственные амбары были полным полны. Но потом он решил, что домовик вполне может построить ему еще один амбар.

Барин застал его как раз в тот момент, когда он увязывал воз. Амбарщик тотчас хватился за шапку и согнулся в три погибели, разве что не растянулся подобострастно ниц перед барином.

— Что это за зерно? — сердито поинтересовался барон. — Куда ты его собрался везти?

— Ах, господин барон! — вздохнул амбарщик печально. — Вы же знаете, какой скудный урожай собран нынче осенью с ваших полей, и мыши-крысы вдобавок опустошение произвели. Я же ваш амбарщик, и мне больно смотреть, что барские амбары пустуют. Наскреб дома зерна, что накопил за годы, и привез сюда. Мы, мужики, можем ведь и землей да древесной корой питаться, но барские амбары не смеют пустовать! Вот собрался перенести зерно в ваш амбар!

— Еще чего! — вскричал барон. — Да чтоб я принял зерно от какого-то посконного рыла! Ты что, за побирушку меня держишь? Если у меня в амбаре пусто, я куплю зерно, а не стану просить у тебя, сукина сына, подачки! Немедленно убирайся отсюда со своими мешками!

— О, господин барон! — заныл амбарщик, упал на колени и пополз по грязи к барону. — Смилостивьтесь, примите мое зерно!

— Нет! — рявкнул барон. — Если ты сейчас же не уберешься, я велю выпороть тебя на конюшне!

Амбарщик сделал вид, будто страшно перепугался, всхлипывая, взобрался на телегу и медленно, словно против воли, двинулся с возом зерна в сторону своего дома. Но едва скрывшись из поля зрения барона, тотчас расправил спину, хитро ухмыльнулся и затянул бодрую песню. С важным видом, что твой король, ехал он домой с полной телегой ворованного зерна.

Но прежде чем амбарщик достиг перекрестка, где надо было свернуть домой, повстречался он с другой телегой. Амбарщик узнал лошадь кубьяса, но самого кубьяса видно не было.

— Удивительное дело, лошадь одна идет! — пробормотал амбарщик, и у него тотчас возникла мысль увести как лошадь, так и телегу. Поэтому он слез со своего воза, остановил лошадь кубьяса и полюбопытствовал, что же она везет.

В телеге лежал мертвый кубьяс со свернутой шеей.

У амбарщика мороз по коже продрал. Но он не стал терять времени даром, вскочил на телегу кубьяса и хлестнул лошадь.

Лошадь заржала и пустилась рысью, амбарщик твердой рукой направил ее к избе гуменщика, рассчитывая найти там помощь.

Его собственная телега, нагруженная мешками с зерном, осталась стоять на обочине. Из зарослей вышли Имби и Эрни с вытаращенными от волнения глазами. Каждый из них взвалил на спину по тяжеленному мешку зерна и, покачиваясь и оскальзываясь на мокрой дороге, потащился домой.

Снова стал накрапывать дождь — холодный и мерзкий.

Гуменщик сидел возле очага и попыхивал трубкой.

Тело кубьяса уже обмыли и положили в гроб. Похороны назначили на завтра.

Только вчера гуменщик похоронил знахарку. Завтра опять предстоял путь на кладбище.

Гуменщик сосредоточенно уставился на огонь. Он обвел вокруг пальца чуму, саму смерть он нередко водил за нос, несчетное число раз обманывал Старого Нечистого и всякую прочую нечисть. Теперь же за считанные дни ушли в мир иной его добрый друг и подруга молодости. Оба умерли нехорошей смертью — души их прямиком отправились в ад. И он, гуменщик, не смог им помочь.

— Ваше племя в наказание человечьему роду создано! — сказал он своему домовику, старине езепу, который тоже устроился возле очага погреть кости, сделанные из черенка метлы. — Вы только о том и думаете, как бы вцепиться человеку в горло. Старый Нечистый впереди и мелкая нечисть туда же!

— Сами виноваты! — отрезал домовик. — Вольно вам с нечистью дело иметь! Люди сами виноваты! Думают, что хитрее всех на свете, обманывают нас почем зря, а когда жадность вконец одолевает вас, вы остаетесь в дураках.

— Да, и впрямь не стоит иметь с вами дела, — согласился гуменщик. — Подлые вы прохвосты. В самый раз всех вас запалить и сжечь.

— Сами вы нас мастерите! — фыркнул в ответ старый домовик. — Думаешь, легкая у нас доля? Мне один знакомый сосун рассказывал — его каждый день гоняли за молоком. Только утром встанет — так сразу же надо отправляться в деревню отсасывать у коров молоко и потом сблевывать его в хозяйскую миску. Это-то что, ни один сосун работы не боится, делал, что велено, отсасывал и сблевывал, но однажды ребятишки нашли его дерьмо и смеха ради сунули в него рябиновую палочку. Сосуна и заклинило — молока-то он насосался, а выблевать его не может, хоть ты тресни! Хозяин ругается на чем свет стоит и дубинкой его охаживает, мол, где молоко, да где молоко! Молоко у него в животе прокисло, пованивать стало, а никак от него не избавиться. Стало сосуна пучить, мается бедняга...