Здравствуй, грусть

рошо его знаю.

- Я не шокирована, - сказала я. - Но в конце концов, надо смотреть правде в глаза: у Эльзы память короткая, Сирил ей нравится, она для тебя потеряна. Особенно если вспомнить, как ты с ней обошелся. Такие вещи не прощают...

- Захоти я только... - начал отец, но с испугом осекся.

- Ничего бы у тебя не вышло, - сказала я с убеждением, точно обсуждать его надежды вернуть Эльзу было самым буднич-ным делом.

- Но у меня и в мыслях этого нет, - сказал он, обретая трезвость.

- Еще бы, - ответила я, пожав плечами.

Это пожатье означало: "Бесполезно, бедняжка, ты вышел из игры". Весь обратный путь он молчал. Дома он обнял Анну и, закрыв глаза, несколько мгновений прижимал ее к себе. Удивлен-ная, она подчинилась с улыбкой. Я вышла из комнаты и, сгорая от стыда, прижалась в коридоре к стенке.

В два часа я услышала тихий свист Сирила и спустилась на пляж. Сирил сразу же помог мне взобраться в лодку и поплыл в открытое море. На море было пустынно - никому не приходило в голову купаться в такую жару. Вдали от берега он спустил парус и обернулся ко мне. Мы едва успели перемолвиться словом.

- Сегодня утром... - начал он.

- Замолчи, - сказала я, - ох, замолчи!

Он осторожно опрокинул меня на брезент. Мы были в поту - мокрые, скользкие, мы действовали неловко и торопливо; лодка равномерно покачивалась под нами. Солнце светило мне прямо в глаза. И вдруг Сирил зашептал властно и нежно... Солнце оторвалось, вспыхнуло, рухнуло на меня... Где я? В пучине моря, времени, наслаждения?.. Я громко звала Сирила, он не отвечал отвечать не было нужды.

А потом прохлада соленой воды. Мы оба смеялись - ослепленные, разнеженные, благодарные. Нам принадлежали солнце

и море, смех и любовь-и почувствуем ли мы их когда-нибудь с тем же накалом и силой, какие им придавали в это лето страх и укоры совести?..

Любовь приносила мне не только вполне осязаемое физическое наслаждение; думая о ней, я испытывала что-то вроде на-слаждения интеллектуального. В выражении "заниматься лю-бовью" есть свое особое, чисто словесное очарование, которое от-чуждает его от смысла. Меня пленяло сочетание материального, конкретного слова "заниматься" с поэтической абстракцией слова "любовь". Прежде я произносила эти слова без тени стыдливости, без всякого смущения, не замечая их сладости. Теперь я обнаружила, что становлюсь стыдливой. Я опускала глаза, когда отец чуть дольше задерживал взгляд на Анне, когда она смеялась новым для нее коротким, тихим, бесстыдным смехом, при звуках которого мы с отцом бледнели и начинали смотреть в окно. Если бы мы сказали Анне, как звучит ее смех, она бы нам не поверила. Она держалась с отцом не как любовница, а как друг, нежный друг. Но, наверное, ночью... Я запрещала себе думать об этом, я ненавидела тревожные мысли.

Дни шли. Я отчасти позабыла об Анне, отце и Эльзе. Занятая своей любовью, я жила с открытыми глазами, как во сне, приветливая и спокойная. Сирил спросил меня, не боюсь ли я забеременеть. Я ответила,