Спасатель (СИ)

Я сказал Маше:

-- Вот и уходи. Зачем ты ко мне, тёмному, бегаешь?

-- Я? Бегаю? - возмутилась Маша.

-- Да. Ты бегаешь. Забирай этюдник. И вали.

Она поджала губы, как-то вся позеленела, глаза её стали холодные, цвета морской волны, как вода в бассейне, она окатила меня с ног до головы взглядом, пересыщенным хлоркой презрения, рванула этюдник, повесила на плечо и отвалила.

Я потрусил по берегу на другую сторону, подальше от барашка. Остановился при входе в лес. Корни на лесной тропинке ещё были покрашены жёлтой краской, краска ещё не стёрлась после соревнований. Горел костёр. У костра сидели семинаристы. Я был уже с ними знаком по прошлому году, я не собирался делать им замечания насчёт костра: моё время работы через пять минут заканчивалось. Каждый август в Успенский пост семинаристы совершали паломничество во Владимир, днём шли, а ночью разбивали палатки у нового водоёма. Они густыми красивыми голосами пели:

-- До-олгие ле-еты, до-олгие ле-еты! -- совершенно заглушая нудную музыка с того берега.

Мы поговорили о том-о сём. И я побежал наматывать круги пока не стемнело. Плавал я в темноте. После плавания я подошёл к микроавтобусу. Они как раз подключали какую-то диковинную лампу, работавшую по всей видимости от аккумулятора. Подъехала ещё одна машина. Из неё вышли женщины. Я попрощался с бугром и остальными, попросил вести себя прилично, взял свои вещи и побрёл куда глаза глядят. Барашек, прощаясь, дико заблеял мне в спину и затих.

17 Коллега

Мне не хотелось идти домой. И я решил сделать крюк: пройти через временную дамбу. После дамбы начинались старые дачи. На этих дачах после войны возникла идея об искусственном водоёме. Дачники помогали формировать береговые посадки, а по-простому - высаживать сосенки и ели. Я уже прошёл дачные постройки, освещая путь фонариком. И вдруг кто-то окликнул меня:

-- Эй, Василь!

Я обернулся. Передо мной стоял бомж. Заросший, весь в морщинах. Но не вонючий.

-- Ты что это здесь?

-- Иду.

-- Ты расстроен, - сказал бомж и грустно улыбнулся . У него была приятная улыбка, и... белые зубы. Я пригляделся внимательнее, но темно, неудобно было светить встреченному в лицо.

-- А вы кто? Мне кажется, я вас где-то видел.

-- Хочешь, ко мне в гости забрести? Я сторож этого садового товарищества.

Я кивнул, позвонил маме и предупредил, что в гостях, что задержусь.

-- Валентин Палыч - представился человек. - Думал, я бомж?

-- Нет, -- смутился я.

-- Ну пойдём, пойдём.

Сторожка Валентин Палыча стояла около поля. Участок сотки на две с дохлым забором. Но сама сторожка была очень приличная. Пеноблоки. Тут же стояли вёдра из-под краски. Видно, сторожка была отстроена недавно и её штукатурили. В остальном был порядок, лежала поленница под старым рубероидам. Участок освещал фонарь.

-- Тут дачи довоенные, -- сказал Валентин Палыч, мастерски разжигая огонь в кострище. - У меня-то плитка в дому есть, ты не думай. Но хочется с тобой пообщаться, в недавних репортажах тебя видел. И товарищей твоих. Давай на костре чайник вскипятим.

-- Давайте.

Мне стало жарко. Я снял пуховик. После тренировки я тепло одевался.

Валентин Палыч воткнул рогатины, положил на них арматуру повесил чайник.

-- Так вот, говорю. Дачи довоенные. Тут и санаторий на том берегу... раньше был.

-- Знаю, -- кивнул я.

-- Вот. Я санаторий сначала сторожил, а потом уж на дачи сюда перебрался. А в санатории я в сараюшке обитал. Видел? Помнишь, может?

-- В детстве видел. Мы бегали.

-- Помню-помню. Мимо мчались. Как стрелки... то есть как стрелы. Какое время было. Какие зимы! А теперь? Дожди ледяные, ливни - аномальные... -- мой собеседник как будто заговаривался, повторялся. -- А потом, когда турбазу закрыли и санаторий, я уже сюда и попросился. Тогда как раз гастарбайтеры эти... воровать повадились. Видал? Барана опять притащили. Они каждый год привозят баранов. И режут. Нехристи - что с них взять.

-- Значит, вы на пляже сейчас были? - я испугался, что Виталий Палыч слышал мою перебранку с Машей, и будет меня сейчас отчитывать или наоборот хвалить.

-- Нее. Я рыбу удил и слышал блеяние. А с другой стороны монахи эти...

-- Семинаристы.

-- Да. Богословы, в обшем, хома-бруты. Знаешь, кто Хома Брут?

Я помотал головой.

-- Не знаешь. Ну ничего, узнаешь скоро. Скоро ремейк покажут. В кино-то ходишь?

Я опять помотал головой.

-- Ну и правильно, не ходи. Я-то хожу каждую неделю. Сплошь американское.

-- Ну так вот. Значит так. Дачи довоенные. Воровство было, каждый дом обчистили. Брали мужские вещи и продукты. Один раз книги упёрли. Ничем не брезгуют.

-- У нас тут женщина жила. У неё самовар стащили.

-- И у нас! - сказал я. - У жешины два самовара увели. Тоже на дачах. Было два шикарных самовара от бабушки и от прабабушки остались.

-- Наша потом год на дачу не приезжала, так расстроилась. А ваша?

-- А наша в больницу попала, -- сказал я.

--Наша шишками топила с детства свой самовар, привыкла понимаешь, Василь, за долгую жизнь! Самовар ей как ребёнок был! Опять же дело, от скуки занятие: за шишками сходить, в ельник. Но это ж нехристи. Что им самовар? Мда... Только и ездят на "газелях": "металлолом, металлолом", а сами смотрят, приглядывают, что где лежит, запоминают. Но меня они давно знают, я с ними дружу, так что кражи почти прекратились. И вот за хорошую работу домик мне товарищество организовало. Шутка ли: с участка по три тыщи собирали. Ещё забор должны привезти. Вот так-то. Старый то домик мой сгорел. Пьяный я заснул, вот домишко и сгорел. Сам обгорел слегка. Больше не пью.

Валентин Палыч разлил чай, принёс из домика рыбы горячего копчения. Мы с Евой такую обожали.

-- Ты ешь, ешь малыш. Это мне дарят всё. Кто-то кошек жалеет, кто-то собак. А вот некоторые людей жалеют, таких как я, непутёвых. Я-то знаешь кто?

Я помотал головой.

-- Я ж коллега твой -- тоже спасатель.

И Валентин Палыч рассказал мне удивительную историю. Про то, как он пришёл работать в Мирошев на завод по распределению после института. О том, как сразу продвинулся по общественной линии и даже возглавлял команду городскую КВН "Милославич". Он всё удивлялся?

-- Как: и КВН не знаешь? Нас показывали по телевизору. В высшей лиге. Проиграли мы с треском. Но я смотрелся хорошо. Мне все говорили: я был звездой команды. И это правда. Я спас команду от "сухого" разгрома.

Он рассказал, как женился на первой красавице завода. И вскоре его определили в ДК "Октябрь". Он там заведовал культурной жизнью. Валентин Палыч улыбался грустно и смотрел в тёмное небо, как будто за ночными тучами жили его воспоминания, его прошлая прошедшая, потерянная безвозвратно жизнь.

-- Приезжали поэты, писатели, театры. Был и местный театр. Не сегодняшнему чета. Современников ставили и немного классики. Я был на главных ролях. Лопахина играл, барона играл... ну в общем нормально жили.

Летом - на турбазе. И на пляже -- спасателем. На озере этом. Тут же, знаешь, Василь, лодочная станция была. А домик, в котором ты и твои друзья теперь -- это был медпункт. Тогда на пляж приезжали торговать. Пирожные пиво -- красота. Зонтики от солнца стояли. А какой тут был волейбол. Сказка, а не волейбол. Я конечно участвовал. И день физкультурника проводил. Как ты на той неделе или на позатой... а потом...

-- Что? - не выдержал я. От Виталия Палыча веяло чем-то далёким и спокойным.

-- А потом настали девяностые. Сын у меня вырос так себе. Да и то... это... А что он видел? Отец летом на пляже, а зимой в ДК. Выпивал я иногда. Иногда и погуливал. Меня все в городе знали. Я и на радио местном выступал. Везде знакомства. Пропихнули по блату сына в Москву, в МИЭМ. А там - наркотики в общежитии. Сын задолжал. Спалили для предупреждения лодочную станцию - чтобы я понял, что всё серьёзно. Пришлось квартиру тут в Мирошеве продать. Жена от горя долго не протянула - заболела сердцем и умерла. Сын тоже умер в конце девяностых. Он там в Москве осел, тёмные дела... я его только в морге на опознании и увидел... А меня по старой памяти сторожем сначала на турбазу, теперь вот из жалости - здесь, на дачах. Шутка ли: три тысячи с участка мне на домик. Я как Кум Тыква какой-то... Кума Тыкву-то знаешь?