Царь-дерево

— Да что же они не платят? — кипятился Лао Сун.

Так было и на третий, и на четвертый день.

— Не волнуйся, — успокаивал Лао Вэй помощника. — Не обманут же они нас. Вот сделают все, что им надо, тогда и поговорим. — Лао Вэй и в самом деле надеялся, что никаких осложнений не будет. Как-то неудобно вести разговор о деньгах.

Но братья по профессии посмотрели оперу, сделали магнитофонную запись, срисовали декорацию, переписали партитуру и ушли, даже не простившись. Лао Сун не ругался, не шумел, лишь холодно улыбался. Зато остальные насмехались над Лао Вэем, называли его недотепой: упустил деньги, которые сами шли в руки.

Лао Вэй и сам над собой смеялся, ему вспомнилось, как один повар, не отличавшийся деликатностью в те времена, когда Лао Вэй еще работал корреспондентом, брал его за руку, сжимал ему все пять вытянутых пальцев и, указывая на просветы между ними, нараспев говорил: «А-Вэй, А-Вэй, не быть тебе богатым, золотая монета в руках у тебя медяком обернется, яйцо возьмешь — проскочит меж пальцев». Так уж, видно, ему на роду написано, эх, во всем виноваты отец с матерью, родился он на свет с дырявыми руками, ни золото в них не держится, ни серебро.

Во дворике летнего театра, в темном западном его углу, стоит театр труппы банцзы, еще не достроенный. Живет труппа на широкую ногу. Только что выстроила здание, еще одно строит жилое, для семейных. Богато живут. Могут каждый день выступать, было бы желание, полный сбор обеспечен. У местной публики труппа пользуется большим успехом. Раньше она всегда выручала ансамбль, если он терпел убытки. Но прошли те времена, когда ели из одного котла. Все — на самофинансировании. Что наработаешь — то и заработаешь. Чем больше премиальные, тем выше благосостояние, часть можно отчислить вышестоящей инстанции, разделив прибыль между государством, коллективом и отдельной личностью. Это, конечно, хорошо. Но как быть с теми, кто мало зарабатывает?

Звонок возвестил об антракте, в комнату влетели девчонки из хореографической группы, загалдели, зашумели, Лао Вэй даже вздрогнул от их пронзительных голосов.

— Нам надо переодеться, — сказала Ло Цзяньпин, во втором отделении ее номера не было.

— Да-да. — Лао Вэй поспешил уйти. Парень, что-то мастеривший из древесного корня, схватил свои поделки и тоже выбежал: неизвестно, кто был хозяином комнаты с реквизитом. Эти девочки — баловни труппы, спекулируя своим возрастом, то и дело выказывают своенравие. Где хотят, там и переодеваются, а если что не по ним, тут же бросают презрительно: «Зануда!» Как-то двум таким девчонкам пришла в голову вздорная мысль — переодеваться за декорациями, а тут как раз появился рабочий сцены и чуть было не налетел на них. Они завизжали, будто от укуса змеи, а потом стали хохотать, хотя смешного ничего не было.

Теперь им редко приходилось выступать с пением и танцами, еще реже просто с танцевальными номерами, чаще всего выбегали на сцену в массовках, то в китайских, то в европейских костюмах, то с косой, то с завитыми волосами. Все это им очень нравилось. Они без конца фотографировались, и в витринах нескольких фотоателье красовались их лукавые личики. Воистину беззаботные дети, наслаждаются жизнью, как могут пользуются всеми ее радостями. Думают ли они о будущем? А почему, собственно, им надо о нем думать? Есть организации, есть руководство, вот они пусть и думают, пусть все устраивают, Лао Вэй и ему подобные. Пригласили их в труппу, пусть заботятся, о чем им печалиться? Лао Вэй почувствовал тяжесть во всем теле, казалось, он шагу не может ступить.

Держась за перила, Лао Вэй медленно спускался вниз. Навстречу шуму и духоте. Все труднее становилось дышать.

У лестницы стоял воздыхатель Ло Цзяньпин, бесцеремонно разглядывая Лао Вэя, потом он вдруг обернулся, и глаза его заблестели. Хористки примеряли различные парики. К Лао Вэю подбежала девушка лет двадцати:

— Товарищ руководитель, отпустите меня на два дня, я хочу съездить домой, вернулся отец.

Ее мать, служившая в аэропорту Байтафу, обожала дочь, и та без конца отпрашивалась домой. Лао Вэй, глядя на нее, вдруг спросил:

— А твой отец не может устроить тебе перевод в воинскую часть?

— Вы хотите избавиться от меня? — смеясь, капризным тоном произнесла девушка. — Я все равно не уйду. Вам не хочется, чтобы я стала ведущей актрисой!

Голос у девушки был приятный, очень живая, она свободно держалась на сцене. Вот только косила на оба глаза, что особенно было заметно при ярком освещении. Как-то Лао Вэй полушутя, полусерьезно сказал ей:

— Перестанешь косить — будешь ведущей актрисой.

— Можно сделать операцию. Врач сказал, — ответила девушка. Глаза у нее были яркие, темные, и то, что она косила, делало ее еще более привлекательной и непосредственной.

— Нет-нет! — махнув рукой, возразил Лао Вэй. — С глазами не шутят, разве можно без особой надобности соглашаться на операцию?

— Науке надо верить, а вы — консерватор! — девушка, смеясь, убежала и тут же стала примерять парик Инь Сююань.

Лао Вэй чуть не плакал…

Се подал ему пачку счетов: цветная бумага, лампочки, Лао Вэй подписал не глядя и отпустил его.

По дворику, куда Лао Вэй решил выйти, прохаживался, заложив руки за спину, актер Сяо Хай. Он что-то громко разучивал, но, увидев Лао Вэя, сразу умолк и остановился. Лао Вэй прошел мимо. Он знал, что Сяо Хай учит иностранный язык, и часто выговаривал ему, чтобы тот не отвлекался от главного дела. Но сейчас у него не было ни малейшего желания отчитывать парня. Он пошел дальше и очутился во дворике перед театром, закурил, когда кто-то его окликнул. Лао Вэй оглянулся и увидел Чэншаня около продавщицы мороженого. Она торговала у самого входа. В руках у Чэншаня уже было две пачки, он попросил еще одну, протянув продавщице пять фэней. Подбежал к Лао Вэю, стал угощать.

— Слишком холодное. Боюсь за горло. — Лао Вэй отказался.

— Подумаешь, холодное! В декабре в Шанхае и Пекине обычно едят холодные блюда. — Чэншань сунул Лао Вэю мороженое и побежал в театр. Вдруг оглянулся. — Я был в отделе легкой промышленности, — бросил на ходу, — сейчас вернусь, расскажу. — Видимо, он спешил угостить мороженым Сансан, которая сидела у проектора.

Жара стояла нестерпимая, в театре — духота. И в антракте зрители устремились во двор, в том числе и актеры военного ансамбля, парни и девушки из первого ряда. Лао Вэй сразу их заметил. Парни сняли кители и прогуливались в рубашках, темно-голубых и кофейных. Девушки, выделявшиеся особой белизной лица, вели между собой разговор на чистейшем путунхуа [37], таком приятном на слух, и, хотя говорили тихо, привлекали всеобщее внимание.

Лао Вэй решил подойти к ним поближе, послушать, что они говорят о спектакле. Но вдруг заметил, что они направились к выходу, посмотрев лишь первое отделение.

— Товарищ Вэй. — К Лао Вэю подбежал Чэншань. — Ничего не вышло. В отделе легкой промышленности после собрания будут демонстрировать фильм «Сон о бабочке».

— О-о! — равнодушно протянул Лао Вэй.

В этот день случилось много неприятного, но он не был особенно огорчен. Чэншань ел мороженое, как пампушку, раз-два — и нету, бросил палочку, помолчал, а потом очень осторожно заговорил:

— Товарищ Вэй, как вы думаете, есть у ансамбля… — парень закусил губу, — какая-нибудь надежда?

— А? — Лао Вэй поднял глаза и испытующе посмотрел на Чэншаня, может, тот что-нибудь знает?

— Я говорю о Сансан и других актерах, что будет с ними, если и дальше так пойдет? — Чэншань наконец высказал то, что хотел.

Лао Вэй опустил глаза, мороженое растаяло, текло по рукам, приятно холодило их.

— Ей уже двадцать пять, а она ничего не умеет, — с тревогой продолжал Чэншань.

— Умеет танцевать, — возразил Лао Вэй. — И очень неплохо…

В семьдесят четвертом более чем в двадцати районах провинции, а также в городе организовали курсы по изучению «образцовой пьесы» «Имэнсун». На роль Инсао было около тридцати претенденток, выбрали Сансан. В ней было все: благородство, сдержанность, очарование, чем-то она напоминала Ци Мэншань. Руководители двух районных ансамблей Цзяннани согласны были принять Сансан, если она пожелает. И все заговорили о том, что она подает большие надежды…