Царь-дерево

И он навсегда отказался от мысли заняться искусством. Зато не переставал восхищаться мастерством актеров — как естественно они смеются и плачут, как свободно, без напряжения произносят слова, с какой легкостью пишут сценаристы, только перо поскрипывает… не успеет рассеяться дымок от папиросы, и уже готов эпизод; художник раз-другой махнет кистью — смотришь, на холсте — нос, глаза, а потом и все остальное…

— Ну, оступился человек, так надо дать ему возможность исправиться! Вот ты много раз говорил, что Лао Ню плохо рисует декорации, — вразумлял его Лао Су, уговаривая принять на работу Лао Суна.

— Не рисует он декорации — стены красит. Маляр он. Разве может утка летать? — сердито ответил Лао Вэй.

— Ну тогда возьми хоть одного профессионала, будет работать с хореографической группой, а числиться твоим помощником.

Лао Вэй молча поднялся.

Лао Су поспешил добавить:

— Он тут, рядом, пойди взгляни на него.

Лао Вэй хмыкнул, зашел в соседнюю комнату и услышал:

— Жаль, что у меня низкая категория, если бы осталась военная, решить этот вопрос ничего бы не стоило.

Хм, что за нелепость! Лао Вэй хотел было его отчитать, но Лао Сун с улыбкой повернулся к Лао Вэю, обнажив ряд белоснежных ровных зубов, поднялся и протянул руку, очень живой, непринужденный, энергичный. Лао Вэй ничего не сказал, поколебавшись, пожал протянутую руку.

На Лао Суне была военная форма, разумеется, без нашивок, но Лао Вэй не почувствовал в нем военного. Таких военных он ни разу не видел. Видел худых, изможденных, с потемневшими от недоедания зубами. Потом, уже на многое насмотревшись, он перестал удивляться. Взять хоть этих военных, которые сидят в первом ряду, как развязно они смеются!..

Надо, правда, отдать должное Лао Суну, дело свое он знал — успехи танцевальной группы не вызывали сомнений. Был великолепно поставлен пролог к спектаклю «Трезубец раба» [34]. Мизансцена выхода актеров в прологе была выстроена так: актеры выбегали на сцену как бы со двора, где взимают налоги, с зажженными факелами в руках, в воздухе чертили ими иероглифы, обозначающие название спектакля. Это вызвало бурю аплодисментов. Лао Вэй даже прослезился, подумав: «Вот это мастерство!»

Лао Сун всячески способствовал процветанию ансамбля. И в то же время рубил сук, на котором сидел. Не прошло и года, как он стал крутить любовь с одной из танцовщиц. Когда она выходила на сцену, он, стоя за кулисами, не сводил с нее глаз. Во время провинциального смотра кто-то заметил, как они всю ночь прогуливались у озера Сюаньху… Лао Вэй был вне себя от гнева, в гостинице жили актеры не только из их ансамбля, из других тоже, и Лао Вэй боялся скандала. Он вызвал к себе Лао Суна и высказал ему все, что думал.

Тот молча выслушал, а потом как ни в чем не бывало спросил:

— Разве между мужчиной и женщиной могут быть только любовные отношения?

Лао Вэй лишился дара речи.

На другой день он побежал в отдел культуры и решительно заявил, что такой помощник ему не нужен. Никакие уговоры начальника Су на сей раз не возымели действия. Напрасно советовал он Лао Вэю прочесть книгу Суна. Лао Вэй был непреклонен: пусть лучше маляр Лао Ню рисует декорации, пусть лучше в труппе все будут непрофессионалы, но такой мерзавец, как Сун, ему не нужен. Начальник отдела культуры вздохнул и сдался, что поделаешь — старик упрям.

Но через несколько лет Лао Сун опять вернулся в ансамбль. Лао Вэй не проронил ни слова. Когда это было? Уже в те дни, когда в гостинице «Пэнчэн» показывали развлекательную программу, на озере Юньлунху устраивались ночные прогулки при луне, телевидение и радио изобиловали красочными, яркими представлениями, стены были оклеены самыми разнообразными афишами. Актерские коллективы, получавшие государственную дотацию, перевели на хозрасчет, несколько месяцев подряд актеры не получали денег на бытовые нужды, добывали все сами.

Подготовили выступление, а помещения не было. Куда только ни бегал Лао Вэй, к кому ни обращался, все безрезультатно. В управлении Лао Вэй столкнулся с Лао Суном, который, посмеиваясь, поздоровался с ним. Лао Вэй бросил на него пренебрежительный взгляд. И без того раздосадованный, он буквально вскипел от злости, увидев Лао Суна. Ведь после его ухода в ансамбле все пошло кувырком: декорации никуда не годные, освещение из рук вон, актеры — сплошь провинциалы, оркестр — хуже не придумаешь. Но Лао Сун бесцеремонно выпрашивал билеты на все выступления ансамбля, а после спектакля, энергично жестикулируя, говорил без умолку. Лао Вэй несколько раз встречал его в канцелярии городского отдела культуры, прошел слух, что он собирается возвратиться в ансамбль. Пустые надежды! Лао Сун преградил дорогу бледному, запыхавшемуся Лао Вэю, смерил его взглядом и спросил:

— Нашел помещение?

Одному богу известно, как он пронюхал, что Лао Вэй хлопочет о помещении, и предложил:

— А что, если я попробую?

— Ты?

— Я! Хоть сейчас готов.

Через три дня он позвонил из Нанкина.

— Срочно приезжайте, послезавтра выступления.

— Как тебе удалось, прохвост?

— Это уж мое дело, пятьдесят фунтов взрывчатки и десять ручных гранат, — коротко ответил он.

В Нанкине Лао Вэй узнал, что Лао Суну помог один из его друзей, сотрудник отдела гастролей провинциального управления культуры. Не обошлось без «пятидесяти фунтов взрывчатки», то есть пятидесяти цзиней [35] орехов, и «десяти ручных гранат» — десяти бутылок кунжутного масла. Как отчитаться за эти расходы, в какую статью их внести? Лао Вэй отругал помощника за нелепую затею. Лао Сун возразил: «В каждой организации есть статья дополнительных расходов. Иначе как налаживать отношения с нужными людьми, искать обходные пути? Без этого не проживешь. Так что не бери в голову». Лао Вэй повздыхал: ведь он и сам это хорошо понимает. И все же гордился тем, что прежде их ансамбль обходился без этой дополнительной статьи.

Как бы то ни было, они дали в Нанкине два представления и еще несколько на обратном пути. Пропутешествовали три месяца, покрыли расходы на выступления, налоги и купили две лампы взамен разбитых, после чего чистый доход еще составил тысячу юаней. Не так уж много, но все же доход! Лао Суна расхваливали на все лады, один только Лао Вэй ворчал: «Непутевый!»

Узнав об этом, Лао Сун, улыбаясь, сказал прямо в глаза Лао Вэю: «Непутевый, что же делать?» Улыбка у Лао Суна была печальная, и сердце Лао Вэя смягчилось. Если бы не изворотливость Лао Суна, не съездили бы они на гастроли. Да еще как успешно. Может быть, Лао Сун и не заслуживает упреков? И все же Лао Вэю претили все эти обходные пути. Однако в ансамбль Лао Вэй принял Лао Суна и посадил за стол напротив своего.

Вернувшись в ансамбль, Лао Сун еще более рьяно принялся за работу, он изобретал множество способов получать прибыль. Если кто-нибудь, например, приглашал их актера или актрису или художника из ансамбля, Лао Сун требовал самой высокой оплаты; если приглашали на радио музыкантов, ставил непременным условием бесплатное объявление программы, более того, он велел художнику сделать статуэтки Венеры и продавать их на улицах. Лао Вэй рассердился: «Зачем ты разрешаешь актерам заниматься торговлей?» Лао Сун, как всегда невозмутимо, ответил: «Свободная торговля не идет вразрез с законом, не все ли равно, белая или черная кошка, главное — чтобы ловила мышей».

Распространился слух, будто «Непутевый» заигрывает с Цзинь Жун, меццо-сопрано. Вскоре Лао Вэй сам в этом убедился. Но решил сделать вид, будто ничего не знает. Если же кто-нибудь скажет ему об этом, он ответит: «Разве между мужчиной и женщиной могут быть только любовные отношения?» Не договорив, он махнет рукой и прикинется глухим. А в душе утешит себя: «Не все ли равно, белая или черная кошка, главное — чтобы ловила мышей».

Лао Вэй высунулся в окно, вдохнул свежего воздуха. Под окном — черный ход в театр, напротив — вход в летний кинотеатр под открытым небом. Под тусклыми уличными фонарями расположились торговцы семечками, арахисом, орехами, кунжутными сладостями, редисом. Громкими голосами предлагают свой товар. Накануне сын ходил в кино, купил там пакетик перченых, подсоленных земляных орехов за один мао и провел своего рода социологическое исследование: в пакетике оказалось всего лишь двадцать девять зернышек! Продавцы совсем потеряли совесть!