Совьетика

Наша железная дорога была резервной, по ней чаще ездил товарняк, чем пассажирские поезда. Они бывали на ней только летом. А так ходили у нас мимо дома только два дизеля местного значения, и все.

Однажды мимо нашего дома проехал необычный поезд – все окна у него были закрыты наглухо, но изнутри было видно почти неземное какое-то мерцание.

– Мам, смотри какой поезд! Что это, а? – спросила я.

Мы с ней в это время собирали с картофельной грядки колорадских жуков. Мама подняла голову:

– А, это же наверняка поезд Ким Ир Сена!

Так оно и было. В те дни он как раз приехал в СССР с визитом. На поезде…

Из-за того, что поезда бывали у нас нечасто, по линии можно было ходить. Только в сопровождении взрослых, конечно. С этой же нашей линии я наблюдала как-то за последним в XX веке солнечным затмением в нашем регионе: рано утром, часов в шесть.Специально ради этого вставала.

Когда мне было лет 8, дедушка сказал мне как-то :

– Пойдем сходим на Каменище!

– А что это и где? – я раньше никогда этого названия не слышала.

– А вот сама увидишь. Пойдем завтра утром.

И мы пошли. По линии. На восток.

Идти было недалеко – полчаса, не больше, но зато как интересно! Почти так же интересно, как делать весной, когда копают на огороде землю под посадку картофеля, археологические раскопки. Я с удовольствием собирала найденные черепки от чашек, убежденная, что передо мной настоящие музейные древности.

Я тогда на память помнила, сколько моих детских шажков было между каждыми двумя шпалами. Прямо с одной на другую можно было только прыгать. Рельсы были перемазаны мазутом сбоку, и их лучше было не трогать. Иногда на рельсах можно было найти интересные предметы, выпавшие из товарных вагонов – например, прозрачный голубоватый камень, который мой деушка -химик называл «кремнезем». Его перевозили поезда вместе со шлаком с нашего металлургического комбината. Мне он казался похожим на лунный камень. На воздухе он окислялся,и время от времени с него надо было смывать белый налет.

По правую руку от нас тянулись картофельные огороды – от дамбы и до самого горизонта, за ними – непролазная лесопосадка из американского клена, насаженная здесь при Хрущеве (не к ночи будь помянут – лучше бы он вместо нее кукурузу посадил!), отделявшая нас от реки. А по левую сторону от железнодорожного полотна – наши домики и огороды, за ними начинался двор местного заводика, известного в народе под названием «Чума» (почему, не знаю. Именно там работала Марусина мама), за ним – снова дома, теперь уже еще ближе к линии; когда они кончались, начинался сквер, заросший гигантскими тополями, с парой лавочек в нем, а там уже нам надо было переходить по железнодорожному мосту местный ручей, впадавший в нашу реку, который (опять же в народе!) называли «Тухлый Днепр» – из-за того, что от него сильно несло сероводородом. Одному богу известно, какую гадость сливал в него местный завод. Наша речка стоически выносила производственные отходы, но купаться в ней на моем веку люди уже побаивались

На другом берегу Тухлого Днепра мы обычно спускались с железной дороги на другую ее сторону. Там начиналось мое самое любимое, самое опасное и таинственное место на нашем пути, которое я прозвала «Открытые колодцы». Дело в том, что здесь на небольшом пространстве среди травы на холмах было огромное количество канализационных колодцев, которые почему-то все как один были без крышек. Если зазеваешься, можно было запросто свалиться в один из них. Но для меня это-то и делало данное место таким интересным! Я все время находила здесь новые и новые колодцы. Большинство из них были мелкими по глубине, но ногу сломать было все-таки можно. А самым захватывающим для меня было покричать ради эха в питьевой колодец, с которого почему-то начисто снесли верх – осталась только ничем не прикрытая яма глубиной метров в десять, с совершенно гладкими стенами Потом уже его замуровали совсем, наглухо – это было слишком опасное место.

За Открытыми Колодцами начинались заросли «волчьей ягоды», которая на вид выглядела так аппетитно, а на самом деле, как мне объяснил дедушка, была ядовитой. Ну, а уж когда они кончались, перед вами расстилалось само Каменище.

Это был высокий, обрывистый берег реки, с которого хорошо были видны колхозные поля с капустой на другом ее берегу – плоском как тарелка. Город здесь с одной стороны – слева- еще продолжался, а справа, за рекой, резко обрывался.

С обрывистого мелового и глинистого вперемешку берега хотелось полететь как птица. Но так как это было невозможно, я бегом спускалась вниз по узкой тропинке. Бегом – потому что она была настолько крутая, что идти по ней мерным шагом ну никак не получалось. Мне очень нравилось бросать со склона вниз мячик, но при этом был велик риск, что он упрыгает в речку насовсем.

Под этим склоном начинался другой, поменьше, а под ним прятались с шумом вырывающиеся здесь на свободу из глинистого нутра земли родники, с чистейшей, сладкой на вкус водой, такой холодной, что от нее ломило зубы. Дедушка всегда брал с собой сюда бидончик и давал мне наполнить его водой – взять с собой домой. А потом мы с ним сидели на склоне, грелись на солнышке и ели принесенные с собой помидоры и вареную картошку с хлебом, запивая их ключевой водой…

Вот о чем я думала, когда пила такую похожую на нее корейскую родниковую воду. И на глазах у меня невольно выступили поэтому слезы.

Товарищ Сон внимательно посмотрел на меня – каким-то пронзающим насквозь взглядом. Чуть прикоснулся к моей руке самыми кончиками пальцев.

– Гляжу я тут, и думается мне, что много Вы пережили в жизни, товарищ Калашникова. Но не надо так грустить, а? Счастье стоит рядом с бедой, а беда скрывается в счастье . Если Вам когда-нибудь захочется поговорить по душам… То я – вот он я, ладно? В любое время дня и ночи. Не забудьте, что я сказал, да?

– Спасибо, товарищ Сон. Это очень внимательно с Вашей стороны.

Почему это так забилось вдруг мое сердце?…

…За тот день – бесконечно долгий – я узнала от товарища Сона много интересного. В том числе то, что «представители братских партий с очарованием выразили удовлетворение тому, что все устроено на высоком уровне», что «в нашей стране качание на качелях проходило издревле в масштабе всей страны, но было более популярным в северо-западных районах. Когда женщины качаются в красивой национальной одежде чхима и чогори, развевая длинные тесемки, это укрепляло у зрителей национальные эмоции», и что «женщину, победившую на соревнованиях в народный праздник, премировали тазиком, чтобы она хорошо вела домашнее хозяйство». Ну, и наконец, что когда заболела его мама, то товарищ Сон ««в состоянии сложных психических эмоций не заметил, что пора идти с работы, и не помнил, как добрался до дома».

За ним просто каждое слово записывать надо было – так интересно он говорил по-русски.

После обеда мы оказались на холме Мансу – у знаменитого гигантского бронзового памятника Ким Ир Сену. И там я столкнулась со своими соотечественницами.

Мы с товарищем Соном стояли перед памятником и рассматривали его, хотя это нелегко было сделать из-за бьющего в глаза солнца.

Товарищ Сон стал задумчивым, положил руку на сердце и попробовал объяснить мне, как он себя в этом месте чувствует.

– Очень трудно это описать словами, какое чувство у меня, когда я стою здесь. Можно сказать – сердечное волнение, но волнение – этого будет мало. Глубокое, до самого донышка души, понимаете? Ведь это отец нашей нации, он всю свою жизнь отдал ей… Это место для его памятника выбрали очень хорошо – отсюда он может видеть весь город, и здесь он никогда не бывает один. Я смотрю на него и чувствую что он жив, что он с нами. Понимаете?

Я смотрела на него и видела, что говорит он не заученно, и не от страха – не «я очень люблю Пе-Же», «а я его еще больше «ку», а от сердца.

Гигантский бронзовый вождь с величавым спокойствием смотрел с холма на раскинувшиеся перед ним плоды его труда. На заднем фоне негромко играла торжественная, чуть печальная и в то же время светлая музыка. Эта музыка вывела меня из душевного равновесия, которое я, по подхваченной мною европейской привычке, все это время безуспешно пыталась сохранить, и я, глядя на проникновенную смесь печали и радости на лице товарища Сона и слушая эту музыку, почувствовала, что у меня из глаз, несмотря на все мои старания, бессовестно выкатились две слезы, потом еще одна, потом еще…