У ног лежачих женщин

спокоение оттого, что уже не надо бояться Варвары, которая лежит так недвижно и некрасиво. А через какое-то время ударило и ее. Только много шибче. У Вари от мозгов-то отошло, а Зинаиду залило напрочь.

Вот почему ей, Варе, так хочется войти к ней и посмотреть. Может, Зинаидин ум еще не умер, тогда он поймет, зачем она пришла.

"Я же вас не предала, - скажет ей Варя, - чего ж тебе так надо было, чтоб я рухнула? Это мне вместо спасиба?"

Посмотрит, скажет и уйдет.

Зацарапался Шпрехт.

- Я помочиться, - сказал он. - Тебе не надо?

- Надо, - ответила она.

- Не спишь чего? - спросил Шпрехт.

- Откуда ты знаешь?

- Не храпела. Я люблю, когда ты храпишь. Тогда я крепко сплю.

- Я засну, - сказала она, оглаживая под подушкой пепельницу. - Ты мне голову завтра помой, а то зачесалось.

- Помою, помою, - сказал Шпрехт.

Он уходил, не подымая ног: човг, човг... човг, човг...

Зеркало отразило, как шевельнулись портьеры. Глаза Вари лихо сверкнули. "Придет твоя пора, - сказала она зеркалу. - Интересно, успеешь ли ты отразить свою смерть?"

Пожалуй, она заснет. С пепельницей в руке и с зеркалом в башке. Впрочем, возможны и другие варианты. Комбинировать предметы и людей - занятие не для слабоумных.

Варя засыпает, жалея Зину и Людмилу Васильевну, Сороку и Панина тоже...

И Шпрехта, Шпрехта, Шпрехта... Дурачка неумелого.

Учительница

...Она зацепилась за самый краешек сознания. В окутавшем ее мраке была узкая яркая щель, которая резала, щипала глаза, но вела в свет. Поэтому нельзя закрывать глаза, даже если они вытекут. Надо выдержать эту щель взглядом и думать, думать, думать...

...Мысль: Сороки украли ребенка у нее и физика. Это виделось в подробностях. Она несет кулечек, а они вырывают его из рук. У нее всегда были такие слабые руки. Даже кружка с водой была ей тяжела. А тут ребенок, он оттягивает ей руки, оттягивает... И тогда Сорока выхватывает у нее ребенка. Она так хорошо это помнит! У Сороки большие сильные руки и огромные часы на запястье, повернутые внутрь. И ребеночек головочкой ложится прямо на часы.

Щель готова закрыться, свет из мира так тонок, так узок, ей приходится напрягать большие плачущие глаза.

...Физик. Он был такой несчастный из-за своих приступов. Она сказала себе: "Я не должна думать о том, что он мне неприятен. Это позор так думать. Неужели я такая подлая? Ведь он же пришел с войны!"

Как она хотела ребенка, мальчика, который вырастет и у него не будет дергаться лицо!

И вот Сороки его отняли! Отняли!

С криком приходит мрак. Полный.

Панин держит ее на руках, маленькую, хрупкую, такую единственную, что урони он ее, и конец ему, Панину, потому что жить-то он, может, и останется, но смысла в этой жизни уже не будет. Шпрехт говорил, что у него на случай смерти жены есть циан, а Сорока сказал, что у него есть пистолет, еще с войны, но он его всю жизнь чистит и проверяет. Для случая.

"Мы не сходимся ни в чем, - думает Панин странную мысль, - кроме невозможности