Бонташ

Теперь можно предположить, что я действительно буду в Москве. Выйдя из ЭНИМСа студентом-практикантом, вернусь меньше чем через год представителем харьковского станкозавода им. Молотова. Снова буду захвачен чудесным волнующим ритмом Москвы. Как она отнесётся ко мне в этот раз? В прошлый раз я был в ней маленьким и чужим, но столица проявила по отношению ко мне терпимость. Теперь нам предстоит встретиться снова.

Однако за последнее время я довольно сильно измотался со всеми этими делами, так что притупилась острота восприятия обстоятельств.

…Сейчас бьют кремлёвские куранты. Я представляю себе ночную Красную площадь. Надеюсь, что скоро её увижу.

12 ч. ночи с 11 на 12 января 1954 года.

Сумская область, село Середина-Буда.

Ещё две недели назад я не сомневался, что никогда больше не буду продолжать дневник. Однако теперь решил иначе. Хотя следовало бы подумать – для кого и зачем?

Итак, возвращаюсь далеко-далеко назад.

16 ноября 1953 года, в понедельник, в Харькове начал идти снег, разыгралась настоящая метель. К вечеру насыпало столько, что когда я вышел из общежития, мои ноги в туфельках с галошами утонули в снегу по щиколотку. Ветер и снегопад не утихали. Я добрался до дома Шерешева, зашёл к нему, как было договорено, и вскоре мы вдвоём снова вышли в пургу.

За домами посёлка ветер начал буквально валить нас с ног, снег не давал открыть как следует глаза. С чемоданами в руках, наклоняясь для удержания равновесия в сторону ветра, мы с трудом двигались вперёд. Я поднял воротник осеннего пальто и всё время придерживал шляпу, чтобы её не унесло. Всё было занесенно так, что я даже не сразу заметил, когда мы вышли на шоссе.

Мы долго и безнадёжно ждали автобус, пока нас не подобрала грузовая машина с высокими бортами, в которой перевозят арестантов на работу. Мы проехали в кузове до Конного рынка, встречая по пути вереницы остановившихся трамваев. Здесь мы пересели в троллейбус. Вид у нас был ужасный, потому что мороза не было, и засыпавший нас снег быстро таял. Мы по возможности стряхнули с себя слипшиеся сугробы и устроились на заднем сиденьи. Я с самого начала нашего совместного путешествия искал верный тон в отношениях с Шерешевым, поскольку на работе в отделе мы с ним как-то оставались чужими. Впоследствии выяснилось, что этим тоном должна быть полная простота. Он оказался хорошим человеком, и мы без малейших трений проделали всю поездку.

На вокзальном перроне долго не подавали поезд, и мы снова мёрзли под ветром и снегом. Я начал сомневаться – попаду ли я на этот раз в Москву? Потом состав подали, мы заняли места, срок отправления давно прошёл, а мы всё стояли. Перрон опустел, в вагоне наступила тишина, за окном была метель, и казалось, что наш состав всеми забыт. Мы тронулись после полуночи, с трёхчасовым запозданием из-за заноса путей.

За дорогу я ни разу не вышел из поезда. Шерешев в Орле выскакивал выпить "сто грамм" и купил пирожки и бутерброды. Я же вёз провиант с собой. Закусывали мы сообща.

Наступил вечер. Приближалась Москва. Поезд шёл всё быстрее, уже без остановок; все в вагоне как-то подтянулись в невольном напряжении. Мне казалось, что остановиться поезд уже не сможет, Москва притягивает его, как падающее тело притягивает планета. Это чувство стало ещё ярче, когда на пути промелькнула какая-то речонка, и вместе с поездом через неё хлынула неудержимая стальная грохочущая лавина мостовых ферм и балок, мгновенно подмяв под себя эту ничтожную преграду. Да, теперь я поверил, что снова буду в Москве. Вот уже она начинается. Постройки уже тянутся непрерывно, беспорядочные и плохо освещённые. Всё больше и больше. Мелькают заводы, перроны электрички. Это продолжается очень долго. Какие-то ограды, глухие стены, а потом вдруг, в открывшемся на миг просвете – вдалеке и внизу площадь с потоком автомашин, ряды освещённых окон многоэтажных зданий, фонари и газовые рекламы – и всё скрывается снова. Да, да это Москва! По радио тоже объявляют об этом. Поезд замедляет ход и останавливается на Курском вокзале. Мы выходим из вагона, идём по платформе вдоль поезда к выходу в город. Здесь сухо и совсем тепло, снежные метели остались далеко позади, на юге. У выхода на площадь обмениваемся адресами, договариваемся о встрече назавтра и, пожав дрг другу руки, расходимся. Мне на метро, до Площади Революции. До чего хорошо! Как будто я отсюда никуда не уезжал. Поезд метро с громом мчится под землёй. Смотрюь на своё отражение в зеркальных стёклах вагона. Инженер-конструктор из Харькова, прибывший для утверждения новых проектов. Жёсткая шляпа со старомодной продольной складкой надвинута на лоб и слегка набекрень. Из-за кашне франтовато выглядывает галстук из китайского шёлка. Чёрные брови и пристальный взгляд. Да, это я, Эмиль Бонташ.

Ещё через десять минут инженер-конструктор с чемоданом вваливается в полуподвальную квартирку в Никитниковом проезде, где он проживал ещё в бытность студентом-практикантом. И ошарашенная бывшая его хозяйка соглашается принять его и на этот раз. Значит, можно уже прямо ставить свой чемодан и располагаться? Прекрасно. Нет, лучше не терять московского времени, ведь сейчас только четверть седьмого. Бросаю чемодан и снова выскакиваю на улицу. Куда идти? Куда бежать? Я в Москве!

На следующее утро началась трудовая жизнь. Мы встретились у здания министерства, получили пропуска и вошли внутрь. Разделись в гардеробе, прихорашивались перед многочисленными зеркалами и поднялись лифтом в Главтяжстанкопресс на пятый этаж. В техническом отделе было людно и шумно. В последующие дни мне приходилось являться сюда много раз, с Шерешевым и самому, и всё это стало для меня совсем плёвым делом, но в первый раз не обошлось без трепета душевного. А какой-то особый, радостный подъём оставался внутри, в груди и в животе, до конца моего пребывания в Москве.

В техотделе Главтяжстанкопресса я был представлен главному конструктору главка. Там же мы встретили нашего Степанова. Выяснив подробности процедуры утверждения, мы взяли письмо в Оргстанкинпром (я тут же сел и отпечатал его на свободной машинке) и отправились дальше. В этот же день мы были в ЭНИМСе. Здесь вёл Шерешева я, так как он не был знаком с новым зданием. Не думал я, что так скоро снова окажусь здесь, разденусь у гардероба в просторном вестибюле, буду подниматься по широким лестницам и проходить по строгим коридорам с рядами закрытых дверей – белых или обитых клеёнкой, в зависимости от значительности того, что за ними скрыто. Здесь мне всё было хорошо знакомо, и здесь я особенно волновался. Даже самый запах, запах нового и содержащегося в чистоте помещения, заставлял сердце болезненно сжиматься. Помнит ли ещё меня здесь кто-нибудь? Ведь я был здесь ещё в этом году! Воспользовавшись свободной минутой, я бросил Шерешева и убежал в свой ОТАР. Конечно, меня там помнили и узнали. Конструктор Глеб Иванович обстоятельно расспрашивал меня о работе, об успехах, вставляя комплименты, основанные на впечатлениях прошлого (он присутствовал тогда при моём прощании с Алексеевым), а остальные сотрудники, сходясь после обеденного перерыва, подходили пожать руку и всё спрашивали: "Ну теперь уже насовсем?" – а некоторые никак не могли сообразить, что я уже и дипломный проект сделал, и защитил, и уже инженер, и уже приехал с проектом на утверждение. Алексеева не было. Глеб Иванович рассказал, что их новый сотрудник, какой-то кандидат наук, работает сейчас над техническим заданием на многорезцовый обточной гидрокопировальный станок. Но и его сегодня не было. Я так его и не видел.

19-го с утра мы поехали на ЗИС для получения рецензии на проекты. Направились в технологическое бюро, потом нас переправили в проектное бюро АЗ-1, подготавливающее автозавод для Китая. Шерешев имел также поручения сюда от нашего отдела заказов, и из-за этого на нас насели с делами, никакого отношения к нашей командировке не имеющими.

Вечером я был в большом зале консерватории на юбилейном концерте, посвящённом Шуберту.

20-е ноября мы снова провели на ЗИСе. Смотрели шлифовальные станки, работающие во 2-м моторном цехе.