Бонташ

На следующий день я был отведен начальником отдела кадров к директору завода, который направил меня в конструкторский отдел с напутствием: "Министерство прислало его сюда для работы в качестве конструктора. Что ж, будем его учить быть конструктором". Вся аудиенция длилась не более двух минут.

Затем начкадрами представил меня главному конструктору. Разговор со Шварцманом длился час. Было решено, что я выйду на работу с 10-го числа. Эти свободные дни я провёл, в основном, в поездках в центр города. 10-го августа я явился на работу и познакомился со старшим конструктором Чумаком, моим непосредственным руководителем. Он посадил меня рядом, ввёл в курс дела и ласково объяснил, что от меня требуется.

И я начал работать.

Моё первое задание состояло в изменении чертежей станка 3433 для обточки шатунных шеек коленвала в связи с переводом его на новую базу и внесении небольших конструктивных изменений. Моя зарплата была установлена в 900 руб.

Двадцатого августа я был переведен из комнаты для командированных в рабочее общежитие, в комнату размером примерно в 16 квадратных метров, где жили также один фрезеровщик, один расточник и один из планового отдела цеха МС-2, и где не было даже шкафа.

8 снтября я написал и 10 сентября послал заказным письмом в Киев небольшую тщательно продуманную сопроводительную записку месте с фотографиями для Виты Гильман, которые обещал ей ещё в Киеве.

К этому времени у меня кончились все деньги. Я одолжил десять рублей и, твёрдо решив больше не одалживать, прожил 21, 22 и 23 сентября на трёхрублёвых обедах и чёрном хлебе с кипятком и круглыми конфетами из крахмала.

Тем временем события развивались в ещё одном плане: 2-го сентября Шварцман спросил меня, как я устроен с жильём. Я сказал. Он возмутился и к концу дня сообщил мне, что говорил с начальником ЖКО и что меня на этой же неделе устроят должным образом. В течение недели никаких изменений не произошло. Но я ничего ему не сказал. Он спросил сам и снова позвонил в ЖКО. Снова результатов не было. Я упорно молчал. Шварцман как-будто даже избегал подходить теперь к моей доске. И наконец 23 сентября ко мне подошёл Василий Бирюков, работающий в станочной лаборатории, и предложил перейти в их комнату, где они сейчас живут вдвоём. Они до сих пор никого к себе не пускали, но сегодня пришёл комендант и устроил им нагоняй.

Сразу же после этого Шварцман спросил меня: "Вам уже сказали, чтобы вы перешли в другую комнату? Там, где Бирюков. Я знаю, там вам будет лучше, а когда будет построен дом, мы вас устроим, как следует."

Итак, 23 сентября я получил первую зарплату, перешёл в новую комнату и получил ответ от Виты Гильман. Её короткое письмо являлось, фактически, просто "уведомлением о вручении". Первые дни я обдумывал, что и как я ей напишу. Но потом я всё яснее начал понимать, что я уже не в Киеве, и это многое меняет. Что будет дальше – не знаю.

Пока я развивал усиленную деятельность в своём маленьком мирке, кругом происходили большие дела. На съезде Советов были утверждены мероприятия президиума Верховного Совета. Речь Маленкова дала установку на борьбу за повышение качества и увеличение количества выпуска предметов широкого потребления. Было сделано официальное заявление о наличии в Советском Союзе водородного оружия. Ещё до моего отъезда в Харьков мы с радостью приняли известие о прекращении исстребления людей в Корее.

И наконец – решения сентябрьского пленума по вопросам сельского хозяйства. На нашем КБ они отразились тем, что Чумак уехал на работу в МТС, главным инженером. Весь завод жалел, что он ушёл.

Теперь моим руководителем был Шерешев. Я делал всё ещё то же самое. Календарный срок окончания был 20-е октября.

2-го октября Шварцман, подойдя к моей доске, сказал:

– Ну вот и хорошо; а когда кончите, то поедете с Шерешевым в Москву утверждать.

– Неужели?

– Х-м, а вы думаете, это счастье такое большое?

– Я бы очень хотел поехать.

Сразу после этого у меня циркуль в руках не держался, но трезвые размышления и последующее положение дел показали, что вряд ли я куда-либо поеду.

Итак, эти записи я довёл до сегодняшнего дня, вернее – до завтрашнего, так как сейчас уже два часа ночи. Сразу после работы я, поев или выпив что-нибудь горячее, кутаю нос и щёки в кашне и ложусь спать. Это мой единственный возможный метод лечения гайморита.

Как я уже сказал, сейчас перевалило на 15-е октября 1953 года. Надеюсь теперь делать записи более регулярно.

18 окт., воскресенье вечером.

За весь день ел только раз – жареную картошку с колбасой. А сейчас я ходил купить себе сахар и что-нибудь поужинать и только в магазине обнаружил, что забыл взять деньги.

Сегодня к обеду со станком я уже почти всё закончил.

Вечером Василий сказал мне, что на завод пришло распоряжение выделить девятнадцать инженеров для отправки на постоянную работу в колхозы. По его словам, на заводе всего около сорока инженеров, т.е. людей с высшим техническим образованием.

21 октября.

Ничего примечательного, за исключением плохой погоды. Ветер вчера дул со стороны теплоцентрали и литейных цехов, и на безликие многоэтажные коробки рабочего посёлка легли плотные, тяжёлые облака дыма и гари. К вечеру они образовали густой туман и специфический сладковато-противный вкус во рту одновремённо с хрустящими на зубах частичками угля.

Рабочий день начинается и кончается при искусственном свете. Из-за этого теряется ощущение времени, но помещение отдела кажется несколько более уютным и привлекательным.

Работа со станком 3433 в основном закончена. Я перешёл к станку 3420 с аналогичным заданием. Имел по этому поводу разговор со Шварцманом в его кабинете. Он проявил интерес к моим жилищным условиям и ещё раз уверил в предстоящем получении комнаты в строящемся доме. В кабинете также был зам главного конструктора Степанов, и из нескольких фраз, которыми они обменялись, я понял, что новость Василия была правдой.

24 октября.

Задержавшись у моего рабочего места в связи с обсуждением проблем гидропривода, Шварцман снова подтвердил планирующуюся командировку в Москву.

12 ноября.

Разговоры о Москве упорно не прекращаются, но намеченный срок отъезда Шерешева давно прошёл. Я закончил проект станка 3433 и перешёл к модели 3420, выполняя эту работу без особой спешки. Но однажды меня остановил в коридоре Шварцман и спросил о состоянии работы в связи с планируемым моим и Шерешева выездом в Москву как можно скорее и с утверждением сразу обоих проектов.

– Полностью ли готов 3433?

– Да, и большая часть модели 3420 тоже. Если нужно, он может быть закончен к празднику.

– Это было бы чудесно.

На следующий день в кабинете шефа состоялось небольшое совещание, куда я был приглашён тоже, на равных со Степановым и Шерешевым. Состоялось обсуждение и уточнение некоторых деталей дела. Срок был жёсткий. Я дал обещание всё сделать.

Это было в субботу 31-го. С того дня я не мог поднять голову от работы. Моё обещание должно было быть выполнено, вне зависимости от действительного срока отъезда, который, как сказал в неофициальном разговоре Шерешев, реально мог состояться не раньше 15-го ноября. Шварцман был в отпуске, его замещал Степанов. Но распоряжение Шварцмана соблюдалось: я еду с Шерешевым в Москву сразу после окончания обоих проектов. Срок выезда зависит от меня.

В настоящий момент (00 часов 42 минуты по московскому времени, 14 ноября 1953г.) все материалы переплетены. Выезд назначен на понедельник.

Воскресенье, 15 ноября, 23 ч. 30 мин.

В кармане моего пиджака, висящего в шкафу, находится железнодорожный билет и командировочное удостоверение с отметкой убытия 16 ноября в связи с командировкой в Москву сроком на 15 дней. Командировка Шерешева – на 20 дней, с поездкой из Москвы в Горький. Половину моего чемодана занимает пакет чертежей. Такой же пакет у Шерешева. Завтра в 8 ч. 30 мин. я должен со своим чемоданом зайти к нему. Поезд уходит в 21 час с минутами.