Черные собаки [= Черные псы]

Она прислонилась спиной к нависшему над тропой молодому дубу. И ощутила между спиной и стволом рюкзак. Не выронив камней, она спустила с плеч лямки и выставила рюкзак перед собой. Собаки остановились в пяти метрах от нее. Она поняла, что до сих пор изо всех сил цеплялась за одну-единственную, последнюю надежду, что ее страх — глупость чистой воды. Она осознала это в тот самый миг, когда надежда растаяла: как только большая из собак зарычала на тихой ровной ноте. Меньшая припала к земле, напружинив передние лапы, готовая к прыжку. Другая тут же пошла по окружности влево, сохраняя дистанцию. Теперь удерживать их обеих в поле зрения возможно, только если быстро переводить взгляд с одной на другую и обратно. В этом ракурсе она начала воспринимать их как вибрирующий конгломерат разрозненных деталей: пугающе черные десны, отвисшие черные губы, окаймленные по краям солью, прерывистая ниточка слюны, исчерченный бороздками язык, который ближе к загнувшемуся валиком краю становился гладким, желто-красный глаз, комок глазного гноя, присохший к шерсти, открытые язвы на передней ноге и замкнутый в треугольник разверстой пасти возле самого челюстного сустава, небольшой сгусток пены, от которого она никак не могла оторвать глаз. Собаки принесли с собой целое облако мух. Несколько штук уже успели переметнуться к ней.

Бернард не получил от рисования ровным счетом никакого удовольствия, да и наброски его нисколько не были похожи на то, что он видел перед собой. Они показывали то, что он знал — или хотел знать. Это были всего лишь грубые схемы, в которые он позже вставит недостающие названия. Если он сможет идентифицировать гусениц, потом будет несложно выяснить по справочникам, что именно они собирались делать, если он сам сегодня не сможет этого установить. Он изобразил гусеницу как увеличенный продолговатый овал. При ближайшем рассмотрении оказалось, что гусеницы вовсе не коричневые, а покрыты тончайшим узором из оранжевых и черных полосок. На своей схеме он изобразил всего одну последовательность таких полосок, строго выверенную в соотношении с длиной тела гусеницы, и при помощи карандашных стрелочек обозначил соответствующие цвета. Он пересчитал всех участниц шествия — не такая простая задача, если учесть, что каждая последующая гусеница сливалась с волосяным покровом предыдущей. И записал число — двадцать восемь. Он сделал набросок портрета самой первой гусеницы в цепочке, анфас, указав примерные размеры челюстей и фасеточного глаза. Пока он стоял на коленях, чуть не касаясь щекой тропы, чтобы как следует рассмотреть голову ползущей гусеницы, сочлененную словно на шарнирах из каких-то непостижимых деталей, его посетила мысль о том, что мы делим планету с существами не менее сверхъестественными и чужими для нас, чем самые фантастические пришельцы из космоса. Но им мы даем имена и перестаем их замечать — или же сами их размеры не дают нам возможности к ним приглядеться. Он напомнил себе, что эту мысль нужно донести до Джун, которая, скорее всего, возвращается сейчас обратно, чтобы выяснить, почему он отстал, и, должно быть, слегка на него сердита.

Она пыталась говорить с собаками — по-английски, потом по-французски. Говорила она очень убедительно, чтобы подавить приступ тошноты. Уверенным тоном матерого собачника она приказала большей собаке, которая стояла, широко расставив передние лапы, и по-прежнему тихо рычала.

— Прекрати! Тихо!

Не слышит. Даже глазом не моргнула. Справа от нее вторая собака осторожно — ползком — двинулась вперед. Если бы они залаяли, ей было бы легче. Паузы между рычанием означали, что собаки что-то прикидывают про себя. У этих животных был план. С челюстей большой собаки на тропинку упала капля слюны. На ней тут же оказалось несколько мух.

Джун прошептала:

— Пожалуйста, уходите. Ну пожалуйста. О господи!

Это восклицание натолкнуло ее на вполне предсказуемую мысль о последнем и единственном шансе. Она попыталась найти в себе место для присутствия Божьего, и ей показалось, что перед ней забрезжил некий смутный силуэт, значимая пустота, которой она никогда прежде не замечала, — где-то в тыльной части черепа. Силуэт стронулся с места, поплыл наружу и вверх, развернувшись внезапно в гигантскую сферическую полутень, в покров из дрожащей энергетической субстанции или, как она пыталась объяснить позже, из «цветного невидимого света», который окружил и скрыл ее. Если это был Бог, то одновременно — и несомненно — это была и она сама. Но поможет ли ей это? Тронет ли ее внезапное и своекорыстное обращение к вере эту великую суть? Никакая просьба, никакая захлебывающаяся плачем молитва к чему-то, что столь явственно, столь очевидно было продолжением ее собственного существа, не казалась уместной. Даже и в этот критический момент она отдавала себе отчет в том, что открыла нечто необычайно важное, и преисполнилась уверенности выжить и понять, что к чему.

Не выпуская камня, она сунула руку в рюкзак, вынула остатки вчерашней колбасы и кинула на землю. Меньшая собака подскочила первой, но тут же уступила добычу напарнице. Колбаса вместе с провощенной бумагой, в которую она была завернута, исчезла меньше чем за тридцать секунд. Собака, пуская слюни, опять развернулась к ней. Между двумя зубами застрял треугольный клочок бумаги. Сука вынюхивала землю в том месте, где лежала колбаса. Джун сунула руку обратно в рюкзак. Между стопками свернутых вещей она нащупала что-то твердое. Она вынула из рюкзака перочинный нож с бакелитовой ручкой. Кобель сделал два быстрых шага в ее сторону. Теперь до него было не больше трех метров. Она переложила камень в левую руку, сунула бакелит в рот и раскрыла нож. Держать в одной руке и нож и камень не получалось. Нужно было сделать выбор. Нож с трехдюймовым лезвием был ее последней линией обороны. Воспользоваться им она сможет только тогда, когда собаки набросятся на нее. Она положила его на рюкзак сверху, ручкой к себе. Потом перехватила камень обратно в правую руку и прислонилась спиной к дереву. От испуга камень она сжимала настолько отчаянно, что теперь он был совсем теплый. Она отвела руку назад. Теперь, когда она изготовилась к атаке, левая нога у нее стала дрожать еще сильнее прежнего.

Камень хлестко ударился о землю и брызнул по тропинке веером мелких камешков. До большого пса он не долетел примерно сантиметров на тридцать. Тот сморгнул, когда в морду ему ударила каменная крошка, но позиции уступать явно не собирался и только обнюхал то место, где камень ударился о землю: а вдруг снова еда? Потом поднял голову, отвернул морду чуть в сторону и заворчал — мерзкий, влажный, на выдохе звук. Именно этого она и боялась. Она только подняла ставки. Следующий камень был уже у нее в руке. Сука прижала уши и скользнула вперед. Бросок был отчаянным и безнадежным. Камень слишком рано вылетел у нее из руки, бессильно упал чуть поодаль и вбок, а лишенная добавочного веса рука бессмысленно рубанула воздух.

Большой пес припал к земле, изготовясь к прыжку, и ждал, когда она отвлечется хотя бы на долю секунды. Мышцы у него на бедрах дрожали от напряжения. Задняя лапа скребла по земле в поисках оптимальной точки опоры. У нее осталось всего несколько секунд, и в руке у нее был третий камень. Он пролетел у пса над спиной и ударился о тропу. Звук заставил пса дернуть головой в сторону, и в тот же миг, в эту добавочную секунду, Джун сделала первый шаг. Терять ей было нечего. В самозабвенном бреду она первая бросилась в атаку. Мысль о том, что все ее счастье, все надежды минувших месяцев и, наконец, явленный ей только что божественный свет сейчас падут жертвой пары бродячих собак, заставила ее в долю секунды перейти от страха к ярости. Она взяла нож в правую руку, выставила рюкзак перед собой, как щит, и кинулась вперед с отчаянным криком: «А-а-а-а-а-а-а!»

Сука отпрыгнула назад. Но огромный пес метнулся навстречу Джун. Она наклонилась вперед, чтобы встретить удар, и в тот же миг пес впился клыками в рюкзак. Он стоял на задних лапах, и она удерживала его одной рукой. Он давил на нее, и она подавалась под его тяжестью. Его морда была всего в десятке сантиметров от ее лица, чуть выше. Она выбросила руку вперед, нанесла три быстрых удара ножом, в бока и в брюхо, и удивилась, как легко нож входит в плоть. Славный маленький нож. При первом ударе желто-красные глаза пса расширились. При втором и третьем, прежде чем выпустить из пасти рюкзак, он взвизгивал, тонко и жалобно, совсем по-щенячьи. Воодушевленная этим звуком, снова закричав во весь голос, Джун пырнула его ножом в четвертый раз, снизу вверх. Но пес уже успел податься назад, и она промахнулась. Ударила она с такой силой, что потеряла равновесие и упала вперед, лицом в землю.