Черные собаки [= Черные псы]

…Я понимаю, тебе кажется, что я просто ненормальная. Не важно. Вот то, что мне известно. Человеческая природа, человеческое сердце, душа, дух, сознание — называй как хочешь — в конечном счете это единственное, над чем имеет смысл работать. Она должна развиваться и расширяться, иначе сумма наших несчастий никогда не пойдет на убыль. Мое собственное маленькое открытие состоит в том, что в этой области перемены возможны, и они — в нашей власти. Без революции во внутреннем мире, сколь угодно долгой, все наши гигантские планы не имеют никакого смысла. Если мы хотим когда-нибудь жить в мире друг с другом, работать нужно над собой. Я не говорю, что она обязательно будет. Велика вероятность, что нет. Я говорю, что у нас есть шанс. А если она все-таки произойдет, хотя прежде могут смениться не одно и не два поколения, то добро, которое она принесет с собой, изменит человеческое общество непредсказуемым, не подлежащим программированию образом, и никакая группа людей или набор идей не смогут контролировать этот процесс…»

Как только я закончил читать, мне явился призрак Бернарда. Он закинул одну длинную ногу на другую и соорудил из пальцев колоколенку.

— Лицом к лицу со злом? Я скажу тебе, с чем она в тот день столкнулась: с хорошим обедом и порцией злобных деревенских сплетен! Что же до внутренней жизни, милый мой мальчик, то попробуй подумать об этом на пустой желудок. Или не имея доступа к чистой воде. Или если в одной комнате с тобой живут еще семеро. Теперь-то, конечно, когда у нас у всехесть дома во Франции… Видишь ли, при том, как складывается положение вещей на этой перенаселенной планетке, нам положительно необходим идейный каркас, причем идеи эти должны по возможности быть чертовски хорошими!

Джун набрала в грудь воздуха. Они опять встали в бойцовскую стойку…

С тех пор как умерла Джун и мы унаследовали ее деревенский дом, Дженни, я и наши дети стали проводить там все отпуска и праздники. Иногда летом, когда я оставался один в пурпурной вечерней полумгле, в гамаке под тамариском, где любила лежать Джун, я принимался размышлять над всеми теми историческими и личными обстоятельствами, над колоссальными течениями и крохотными родничками, которым пришлось выстроиться в ряд и соединиться для того, чтобы место это попало к нам в собственность; мировая война, молодая чета, которой под самый конец войны не терпится опробовать свежеобретенное чувство свободы, правительственный чиновник на автомобиле, движение Сопротивления, абвер, перочинный нож, тропинка мадам Орьяк — «doux et beau»,смерть молодого человека, разбившегося на мотоцикле, долги, которые пришлось выплачивать его брату-пастуху, и Джун, которая обрела чувство покоя и духовного преображения на этом солнечном горном уступе.

Но чаще всего в мыслях своих я возвращаюсь к черным собакам. Они беспокоят меня, когда я вспоминаю о том, каким огромным счастьем я им обязан, а в особенности — когда я позволяю себе думать о них не как о животных, но как о призрачных гончих, воплощении зла. Джун говорила мне, что всю свою жизнь она периодически видела их, действительно видела, краем глаза, в головокружительной полуреальности надвигающегося сна. Они бегут вниз по тропе в долину реки Вис, и та, что побольше, оставляет за собой на белых камнях кровавый след. Они пересекают границу света и тени и бегут дальше вниз, куда солнце не заглядывает никогда, и добродушный пьяный мэр уже не пошлет на их поиски группу вооруженных людей, потому что в самый глухой час ночи они переправятся через реку и взберутся по противоположному склону, чтобы двинуться затем через Косс; и по мере того как сон становится глубже, они удаляются от нее, черные пятнышки в сером предутреннем мареве, постепенно растворяясь в складках местности, лежащей у подножия гор, с которых они еще спустятся, чтобы не дать нам спать спокойно, где-нибудь в Европе, в иные времена.