Ленинград, Тифлис

— Доносов в деле нет… Видимо, уничтожили.

Они помолчали. Тата протянула Феде брошюру.

— Это брошюра о Левашовской пустоши. Публикация общества «Мемориал».

Федя перелистал брошюру, передал Пенни.

— Расскажи поподробнее, — попросил Федя.

— Место массовых захоронений жертв террора. Обнаружили его в конце восьмидесятых. Там рыли котлованы и сбрасывали тела расстрелянных. По подсчетам, там похоронили тысяч пятьдесят…

— Сколько таких мест под Ленинградом?

— Много, Федя, много… Только там устроили мемориал… Поставили крест…

— Ты думаешь, Вета там?

— Не знаю, Федя. А впрочем, какая разница…

— Как туда доехать? На такси?

— Мне сказали, что проще на маршрутке… От метро «Проспект Просвещения».

Они вышли из метро и попали в другой город. Громко играла восточная музыка. Бородатые люди со смуглыми лицами толкались вокруг бесчисленных шашлычных. Подошел старенький микроавтобус.

— Это наш, — сказала Тата.

Они втиснулись в машину. Шофер круто развернулся и выехал на широкое шоссе. Замелькали одинаковые коробки домов.

Дома кончились и пошли зеленые массивы. Убогие дачки чередовались со строениями из красного кирпича с затемненными стеклами. Машина остановилась.

— Кажется, здесь, — сказала Тата.

Они вышли из автобуса и зашагали по песчаной дорожке вдоль глухого зеленого забора. Земля была мокрая, видимо, здесь недавно прошел дождь.

Увидели открытые ворота, пошли по широкой аллее. Вокруг шелестели сосны. Чуть в стороне от аллеи стоял большой православный крест, рядом — колокол.

Они углубились в лес.

— Смотри, — сказал Федя. Среди деревьев стояли кресты. На них имена, фотографии… И три даты: родился … расстрелян… реабилитирован… Они шли дальше, и табличек становилось все больше. Теперь они были прикреплены к деревьям… Расстрелян… Замучен…

— Посмотри, знакомые имена:

— Адриан Аскольский… Фихтенбаум…

Они остановились около дерева.

— Давай здесь…

Тата достала из чемодана металлическую пластинку…

ЕЛИЗАВЕТА ДАДАШЕВА

ЛИТЕРАТОР

1904–1938–1985

Федя достал молоток и гвозди. Аккуратно прибил пластинку к стволу. Пенни положила у дерева охапку цветов.

Они помолчали…

Когда выходили из ворот, они увидели на противоположной стороне шоссе странное сооружение из колючей проволоки и искореженных металлических брусьев. На постаменте было написано золотыми буквами:

«Родина вас не забудет».

Пенни тихо произнесла что-то по-английски.

— Что она сказала? — спросила Тата.

Федя перевел:

— Это так по-русски… Сперва растоптать, а потом поклониться…

ПРИМЕЧАНИЕ

Все персонажи и события — вымышлены. Кажущиеся совпадения — чисто случайны.

Автор

Рассказы

ПОЭТЕССА НЕВЗОРОВА

Осень 1915 года в Одессе выдалась теплой. Война громыхала далеко — в Галиции. А здесь все как обычно — ветер гоняет пыль по улицам, снуют пролетки, пароходы в порту гудят тревожно. Стало больше на улицах людей в серых шинелях: солдат в фуражках набекрень, офицеров, что из штатских, вольноопределяющихся. И гимназисты попадались чаще — совсем маленькие, фуражки на ушах, прыщавые подростки и усатые старшеклассники.

На Большом Фонтане тихо — дачники разъехались, дома стоят заколоченные. В садах пахнет сухой землей и гнилыми фруктами. А как стемнеет — жутковато: невидимое море бьется в известняк, степной ветер шелестит в тополях, стучит ставнями в пустые окна.

Как стемнеет, собираются на Большом Фонтане поэты. Идут ощупью знакомой улицей от последней остановки трамвая, мимо пустых дач, летят, как мотыльки, к дому у самого моря, где свеча в окошке. Ждет их там Эллочка Невзорова, поэтесса восемнадцати лет с длинной золотой косой, большие голубые глаза на светлом личике.

В доме Невзоровой пахнет старыми книгами, потрескивает камин, большая керосиновая лампа вздрагивает под потолком, свечи оплывают на столах и на окнах. Пляшут тени на стенах, летают в густом воздухе мелко исписанные листочки и звучат стихи, то торжественные, то насмешливые.

Эллочка Невзорова встречает всех на пороге, лобызает в лобик, воркует по-своему, по-эллочиному:

— Здравствуй, парниша. Отряхнись. Вся спина у тебя белая…

Поэтов немного — пятеро, шестеро. Все влюблены в Эллочку Невзорову, а друг друга не любят, завидуют и ревнуют. Все молодые и из богатеньких. Федя Остен-Сакен самый старый, ему двадцать восемь. Монокль на муаровой ленточке, перстень-печатка на пальце. Свои стихи Федя Остен-Сакен печатает в типографии — маленькими книжечками с золотым обрезом. Вале Кашину — двадцать, он — студент, невысокий сутуловатый, глаза карие, умные. Стихи и новеллы пишет ровным почерком в пронумерованных тетрадочках. А Васе Лохницкому — восемнадцать, и он из всех самый талантливый. Перед войной успел поучиться в Германии, в Марбурге. Стихи пишет на клочках бумаги, рассовывает по бесчисленным карманам. Вытащит бумажку, повертит в коротких ручках, поморгает близоруко и запоет… Влюблен Вася Лохницкий в Эллочку до безумия. А она его мучает, издевается. Называет то Васисуалием, то Лоханкиным.

А сама Эллочка свои стихи читает редко. Обычно под утро, когда все уже устанут, выдохнутся, свечи догорят, и небо посветлеет в окнах. И в тишине вдруг раздастся чистый Эллочкин голосок:

Во тьму веков помчался новый век,

К истоку дней, сокрытому Всевышним,

Нам не унять дней неумолчный бег,

Пусть ни один тебе не будет лишним…

Однажды вечером зажглись огни в большом доме в конце улицы. Несколько дней там убирали и чистили, привозили мебель на фурах из города. А потом появился хозяин — невысокий господин с седоватыми волосами бобриком. Эллочка столкнулась с ним на почте — он отправлял бандероль в Петербург. Она сразу узнала его — по фотографии на фронтисписе книги стихов. А когда он ушел, она попросила у служащего книгу записей и увидела написанное каллиграфическим почерком имя с завитушкой в конце.

Тем же вечером, когда собрались поэты, она объявила как бы невзначай:

— А вы знаете, кто поселился в Большой даче? Классик!

В тот вечер поэты стихов не читали. Тихо посидели, попили вина и рано разошлись.

Через неделю Федя Остен-Сакен и Валя Кашин напросились к Классику в гости. Приняли их в гостиной. Там было неприбрано: мебель в чехлах, книги в связках по всем углам. Вошла горничная, принесла чаю.

Классик полистал книжечки с золотыми обрезами, взял Валину тетрадку, открыл наугад, что-то прочитал, хмыкнул.

— Спасибо, друзья… Не смею задерживать… Извините за разгром…

И уже в дверях, пожимая протянутые руки:

— Я вам напишу… через недельку…

Валя получил записку по почте на третий день:

«Приезжайте в четверг, часам к шести…»

Классика Валя нашел в легком возбуждении — говорил Классик много и не всегда связно. Открыл шкафчик, налил себе стакан водки, выпил залпом. Усадил Валю в большое кресло, достал с полки тетрадочку. Стал читать вслух и комментировать:

— Вот это хорошо, здесь нужно усилить, а это убрать совсем…

Потом закрыл тетрадочку.

— А впрочем неплохо, очень неплохо… Оставьте это мне. Мы готовим альманах… Я выберу сам, что можно в печать…

Они вышли на веранду. Постояли молча, покурили. Классик сказал тихо:

— Спасибо вам, Валя. Теперь не так страшно уходить…

Валя вприпрыжку бежал по темной улице. Сердце у него колотилось радостно:

— Надо же! Классик благословил!

Остановился возле невзоровской дачи. Прошел сад. Дверь в дом приоткрыта, но голосов не слышно. В гостиной на полу — раскрытые книги, на столе — недопитая бутылка шампанского. Валя хотел позвать Эллочку, но голос у него осекся и он, стараясь не шуметь, пошел дальше. У дверей спальни он остановился, из спальни доносился стон. Тихонько отворил дверь и замер.