Пение птиц в положении лёжа

Любимым развлечением старушки было выследить, когда подруга Димы шла по коридору в туалет, и, когда птичка была в клетке, подкрасться незаметно и свет всюду выключить — и в коридоре, и в туалете. Наступала кромешная тьма, облепляя лицо и тело невидимыми кошмарами. Огромный, заставленный вещами и мебелью коридор был извилист и абсолютно тёмен. Я помню, какой ужас испытала, когда оказалась во тьме.

Я с трудом нащупала спусковую грушу, с пятой примерно попытки, натыкаясь рукой в черноте на осклизлые трубы и обшарпанные стены. Бумагу найти так и не удалось. Да что там бумагу — свой зад найти было трудно. Я слабым голосом деликатно попыталась звать Диму на помощь. Поняла, что тщетно это. С трудом общупав дверь — всю-всю по периметру и справившись с неимоверными трудностями с защёлкой, я очутилась в коридоре. Неясно было, куда надо идти. Сделала шаг вперёд и ужасно звезданулась лбом об висящий железный таз напротив. Это меня, однако, не спасло. Звук был недостаточно звонок. При следующем шаге я воткнулась в вешалку, в пальто и тяжкие шубы, висящие на ней. Зацепившись ногами за что-то — пожалуй, за обувь или порог на очередном повороте, я стала падать во тьме, цепляясь инстинктивно, как кошка, за первое встречное. Я сорвала на пол вешалку со всем её нанафталиненным содержимым, отчего произвела ещё больший шум, нежели при битье головой об таз. Старушка, сладострастно подслушивавшая, поняла, что ей грозит порча имущества, вышла из засады. Появился долгожданный луч света. На крики и ругань выскочил Дмитрий. Включили свет. Я была спасена и выведена из чудовищного лабиринта.

Старушка имела вид бодрый, здоровый и весёлый, несмотря на желчные её развлечения. Жить реальной жизнью всегда полезнее, чем виртуальной.

Заходит Антонина и говорит:

— Так жить нельзя! У тебя же нет своей комнаты, бедная ты, бедная! Это же ужасно! И хватит надеяться на будущее! Сколько лет прошло, а ты всё надеешься на то, чего никогда не произойдёт!

Я смиренно с ней соглашаюсь. Вынув голову из пыли и депрессии.

— Сделай перепланировку! Выломай стенной шкаф, через него будет вход в среднюю комнату. Здесь сделаешь стенку: да, большая комната уменьшится, но из прихожей будет коридор до кухни, и большая комната станет изолированной! Единственное — это стоит денег, надо минимум 500 баксов. Это грязная, тяжёлая работа, никто дешевле делать не будет. Займи у кого-нибудь.

Дети и бабка на даче. Я вынимаю всё барахло из встроенного шкафа в прихожей. О боже! Что там творится! Я нахожу залежи самогона и так называемых домашних вин — из протухшего варенья. Нахожу само протухшее варенье в количествах, которое превосходит всякое воображение. Нахожу банки с огурцами, которым 10 лет. Нахожу спизженную и припрятанную тушёнку, купленную по талонам в годы перестройки. О, как тогда хотелось этой тушёнки! Бомжи её съедят. Самое ужасное — стена внутри шкафа почему-то несущая, фундаментальная, а не фанера какая-нибудь. Это уже серьёзно.

Фронт работ готов. Осталось только ждать.

Ага, звонит режиссёр Юра. Я его нежным голосом зову в гости. Он приходит быстро, изумляется тому, что видит. Я перед ним в шортах и с топором в руках.

— Знаешь, это такой кайф — бить топором по стене, крушить, ломать! Кайф! Кайф!

Я бью топором по стене. Юра с удивлением, но и с пробуждающимся интересом смотрит на то, что я делаю.

— Хочешь попробовать? Я тебе голубую фирменную футболку дам, и шорты дам строительные, чтобы ты одежду не испачкал!

Юра робко переодевается, бьёт в стену топором. Озверевает, входит в раж. Бьёт мастерски. Какой он красивый! Какие у него прекрасные мускулистые руки! Какой торс! Первый пролом! Я улыбаюсь ему из него с другой стороны. Урра! Пока он отдыхает, я сама вонзаю лезвие в цемент. Хряк! Хряк! Хряк! Выломали одну плиту, вторая плита повисла на арматуре, сука, не поддаётся.

Мы с Юрой берёмся под руки и с остервенением бьём ударными своими ногами по плите. Как в каратэ. Какой кайф! Хряк! Хряк! Делаем это с разбегу. Потом с одновременным прискоком.

Плита обрушилась. Падение, блядь, Близнецов. Всё в белой цементной пыли. Пьём самогон с белыми мордами, как два Пьеро. Юра снимает голубую футболку, пропитанную его потом и моей пылью. Спасибо, друг Юра!

Заходит Антонина. Она довольна. Надевает мою голубую рабочую футболку и выбивает молоточком гвозди из оторванных косяков. Спасибо!

Звонит арткритик Сёма. Я его нежным голосом зову в гости. Маша, узнав, что сейчас придёт Сёма, прихорашивается и тоже заходит в гости. Сёма и Маша потрясены пейзажем после битвы. Я выдаю Сёме голубую футболку.

— О, да она растянута грудями Антонины! Какой кайф! Какие огромные пузыри! Да ещё и пахнет к тому же потом Юры… О, Юра, какой замечательный пот! Кайф! Кайф!

Сёма в голубой футболке взваливает на себя первый мешок с обломками цементной стены. В нём килограммов 70, мешок весит, как мужик. Но Сёма оказывается мускулистым и крепким пацаном, несмотря на интеллектуальный жопоотсидывательный труд. Он, как коренастый конь, носит мешки на себе вниз, носит и носит, медленно, красиво. Мужик с мужиком за плечами… Мы с Машей машем ему из окна, подбадриваем одобрительными возгласами и улюлюканьем. Там, внизу, ещё какие-то мужики заинтересовались, не прочь тоже вынести по мешку с цементом. Мы уже отведали самогона.

Сёма отправляется в ванну, обмывать цементную пыль.

Квартирка становится просто прелесть — огромная, кругом окна, посередине стриптизёрский столб из занозистой балки. Хочется вертеться вокруг него с садомазохистскими плясками.

Я захожу к Сёме в ванную и предлагаю ему помыть спинку. О, у Сёмы здорово встаёт! Я зову Машу — показать. А то она всякую хрень про Сёму выдумывала. Я нахожу килограммовую развеску сахара, кладу её в полиэтиленовый пакет с ручками. Мы предлагаем Сёме подержать это на своём хрене. Он соглашается. Супер! Висит, как на чугунном гвозде!

Ну а теперь перейдём к возведению стены… Заходит архитектор Лёня. При виде бутылок на полу с жидкостями у него просыпается потрясающий исследовательский интерес. Он начинает всё пробовать. Это опасный процесс. Из одной бутылки вырывается синий дым, из другого выпадает зелёная плесень, в третьем образовалось что-то чёрное и вязкое… Того и гляди выпадет седой Джинн.

Заходит художник Ахапкин. У него нюх на наличие алкоголя. Раньше что-то не заходил. Они начинают всё пробовать с Лёней вдвоём. Они ужасно уже напробовались. Находят странную жидкость в грушевидной бутылке. Она похожа на расслоившуюся кровь. Сверху бледно-жёлтая, как самогон, снизу ржаво-красная. Лёня делает затяжной глоток, глаза его вылезают из орбит, он замирает и сиреневеет на глазах. Мы бросаемся к нему.

— Что это? Скажи нам, что это было там? Что это?

— Ирка, попробуй, твоя очередь, — говорит мне хитрый Ахапкин.

— Нет, не пей, Ира. Не надо это ей пить, — говорит вдруг Лёня хриплым сдавленным голосом.

— Дай я попробую, — осмелевает Ахапкин.

Мы не успеваем вырвать у него бутылку из рук, он делает сильный длинный глоток. Глаза его вылезают из орбит. Он замирает и сиреневеет на глазах. Лёня не выдерживает этого ужаса. Он выхватывает бутылку из закостеневших рук Ахапкина и выливает решительно содержимое в раковину. Со дна бутылки стекают последние коричневые вязкие капли.

— Что это было? — спрашиваю я своих друзей.

— Не надо это знать тебе, — отвечают они.

Наконец Ахапкин и Лёня находят огромную длинную бутыль самогона и тут же выпивают её жадно. Лёня делает несколько шагов, как бы чтобы сделать обмер для будущей стены. Внезапно он синеет и падает на пол. Глаза его глубоко запали, нос заострился, как у больного голубя.

Ахапкин впадает в бешеную суетливость.

— Так, быстро, слушай, сердце работает ли у него? Расстегни рубашку, дыхание рот в рот! Не реагирует? Расстегнуть ширинку, помассируй член, может, тогда оживёт быстрее! Можно и ртом! Давай, давай, не мне же это делать!