Стена

За время, проведенное в горах, мы все поправились, но после сенокоса я снова отощала, высохла и почернела на солнце как головешка. Правда, это еще впереди. Я перестала думать о тяготах, которые принесет мне сенокос, и действовала с уверенностью лунатика. Придет время — и будет сделано все, что должно быть сделано. Как лунатик двигалась я сквозь теплые душистые дни и сверкающие звездные ночи.

Иногда я вынуждена была стрелять дичь — по-прежнему отвратительное для меня кровавое дело — но мне удавалось делать его без ненужных угрызений. Очень не хватало холодного родника. Приходилось отваривать мясо, раскладывать его потом по глиняным горшкам и хранить в прохладном чулане в лохани с холодной водой. В ручей я не могла их поставить оттуда пили Белла и Бычок. Тигр предпочитал сырое мясо, а когда сырого мяса у меня для него не оставалось, отправлялся на охоту за мышами. Он набрался опыта и в случае необходимости мог сам о себе позаботиться. И очень хорошо, может, когда-нибудь ему придется перебиваться одному и без моей помощи. А я в ту пору постоянно искала зелень. Съедала любую травку, которая приятно и съедобно пахла. Только один раз я съела что-то не то, и сильно заболел живот. Не хватало крапивы, но ее там почти не было. Похоже, наверху ей не нравится. Все лето было жарко и сухо. Прошло три или четыре сильных грозы, в лугах они казались мне много страшнее, чем в охотничьем домике, где я до определенной степени чувствовала себя под защитой высоких деревьев и возвышающейся за домом горы. В лугах же мы оказывались прямо посреди беснующихся туч. Я ужасно пугалась, как всегда при сильном шуме, и к тому же голова начинала кружиться, как никогда. Тигр и Лукс в ужасе залезали под печку, в другое время это им и в голову бы не пришло. Беллу и Бычка я привязывала в хлеву и закрывала там ставни. Утешало меня то, что они вдвоем и могут прижаться друг к другу, если станет очень страшно.

Но как ни яростны были эти грозы, небо на следующее утро было ясным, а туман клубился только в долине. Казалось, будто луговина плывет по облакам — зеленый, блестящий от влаги корабль на белопенных волнах бурного океана. Очень медленно море иссякало, из него выныривали мокрые, свежие макушки елей. И я знала: назавтра солнце прорвется к охотничьему домику, и думала о Кошке, живущей в полном одиночестве в сырой долине.

Иногда, глядя на Беллу и Бычка, я радовалась, что они ничего не помнят о долгой зиме в хлеву. Они знают лишь настоящее — мягкую траву, привольные луга, теплый воздух, овевающий бока, да лунный свет, льющийся в хлев по ночам. Жизнь без страха и без надежды. Я же боялась зимы, возни на холоде с дровами и сырости. Ревматизм теперь совсем прошел, но я знала, что зимой болезнь может возобновиться. А мне в любом случае нужно оставаться на ногах, если я хочу выжить со всеми моими зверями. Я часами лежала на солнце, чтобы зарядиться им на все долгое холодное время. Обгорать я не обгорала, кожа моя слишком огрубела для этого, но начинала болеть голова, и очень колотилось сердце. И хотя я немедленно спохватилась и прекратила солнечные ванны, они так меня ослабили, что потребовалась неделя, чтобы прийти в себя.

Лукс был страшно недоволен, что я не хожу с ним в лес, а Тигр канючил, чтобы я с ним поиграла. Пришел июль, я же была слабой и безучастной. Я заставляла себя есть и делала все, чтобы собраться с силами к сенокосу. Около двадцатого июля луна начала прибывать и я решила больше не ждать и воспользоваться хорошей погодой. Однажды в понедельник встала в три часа, подоила Беллу, слегка недовольную нарушением привычного распорядка, принесла в хлев травы и воды на целый день. Скрепя сердце, оставила Тигру открытым окно, поставила ему молока и мяса, и, плотно позавтракав, мы с Луксом в четыре часа вышли.

В семь я уже была на лугу у ручья и отбивала косу. Косила я по-прежнему довольно неуклюже и без особого мастерства. Хорошо, что солнце там появлялось не раньше девяти, я ведь и так очень припозднилась. Прокосила три часа кряду; после долгой дороги дело в общем шло лучше, чем я ожидала, лучше, и чем год назад, когда я в первый раз за двадцать лет взяла в руки косу и не была еще привычна к тяжелой работе. Потом я рухнула под ореховый куст, не в силах и пальцем шевельнуть. Вернулся из похода по лесу Лукс и улегся, запыхавшись, рядом. С трудом сев, я напилась чаю из термоса, потом уснула. Когда проснулась, по моим голым рукам ползали муравьи; было уже два часа. Лукс внимательно глядел на меня. Увидев, что я проснулась, он с облегчением вздохнул и весело вскочил. Я чувствовала страшную усталость, плечи ломило.

Припекало. Свежескошенные валки уже привяли и потускнели. Я встала и принялась ворошить их граблями. Кругом кишели вспугнутые насекомые. Я работала медленно, как во сне, отдаваясь жужжащей жаркой тишине. Лукс убедился, что со мной — порядок, потрусил к ручью, напился долгими громкими глотками, а потом улегся в тени — голова на лапах, горестно сморщенная морда совершенно закрыта длинными ушами — и задремал. Я ему позавидовала.

Кончив ворошить сено, пошла к дому. Кошачья вмятинка на постели несколько подняла настроение. Покормив Лукса и съев немного холодного мяса, я села на скамейку перед домом. Позвала Кошку, но она не шла. Потом поправила постель, заперла дверь и отправилась в горы.

Когда вернулась, было уже семь, я немедленно пошла в хлев доить потерявшую всякое терпение Беллу — ее беспокоило прибывшее молоко. Погода была такая хорошая, что потом я выпустила ее с Бычком на луг, привязав их. Тигр лежал на моей кровати и приветствовал меня с нежной укоризной. В этот раз он — поскольку не был заперт — и ел, и пил. Я дала ему парного молока, умылась, поставила будильник на три и уснула как убитая. Будильник тут же зазвонил, и я, толком не проснувшись, встала с постели. Входная дверь оставалась незапертой, поскольку Лукс вечером еще где-то бегал. Лунный свет падал на дощатый пол и заливал холодным сиянием весь луг. На пороге лежал Лукс: бедолага охранял меня и не решался залезть под печку. Я похвалила его и погладила, вдвоем мы сходили за Беллой и Бычком. Загнала их, подоила Беллу, задала корму. Тигр еще спал в шкафу и не шелохнулся. Как и накануне, с первыми лучами мы спустились в долину. Звезды побледнели, зарумянился восток.

В то утро косьба была мучением, болели все жилочки, я продвигалась вперед медленнее, чем в первый день. И снова через три часа упала в изнеможении под ореховым кустом и уснула. Проснулась около полудня. Лукс сидел рядом, уставившись на высокие дремучие травы в долине, белеющие зонтиками и корзинками соцветий. Мир без пчел, кузнечиков и птиц, расстилающийся под солнцем в безмолвии смерти. Лукс выглядел очень серьезным и одиноким. Таким я его видела впервые. Я чуть шевельнулась, он тут же повернул голову, радостно залаял, а взгляд его стал живым и теплым. Одиночество миновало, и он тут же позабыл о нем — потрусил к ручью, а я принялась ворошить сено. Вчерашнее можно было уже копнить — оно совершенно высохло, кроме того, что лежало в тени. В этот раз я вернулась в луга только к восьми и выпустила Беллу и Бычка. Тигр не отставал от меня. Просидев целый день в одиночку, он мечтал поиграть, я же едва шевелилась.

На другой день косила меньше: чем выше я поднималась, тем раньше появлялось солнце.

Погода всю неделю стояла отменная, я радовалась, что старая примета о прибывающей луне не подвела. Скошена уже половина луга, и мне совершенно необходимо отдохнуть, я еле ноги волочила. На восьмой день пошел дождь и я осталась дома. Есть от усталости не могла, только пила молоко и чай. И Белле было на пользу, что ее регулярно доят. Молока стало чуть меньше. Тихий серый дождичек моросил четыре дня кряду. Лежа в постели, я как сквозь паутину видела луга и горы. Напилила дров и запаслась мясом. Из-за жары пришлось выкинуть почти треть последнего оленя. Расточительство, до глубины души мне ненавистное, но ничего не поделаешь. Большую часть этих четырех дней я спала или играла с Тигром, который не любил гулять под дождем. Все руки были изрезаны и исколоты, заживали медленно. Болели все кости и все мышцы, но боль была мне безразлична, словно это меня и не касалось.