Стена

Потом несколько дней у меня почти не было времени для животных. Каждое утро мы с Луксом поднимались в горы, я притаскивала домой огромные рюкзаки, набитые всякой всячиной. Это было легче, чем в мае: дорога шла теперь под гору. Только маслобойка опять набила мне спину до синяков. Обернувшись, прежде чем войти в лес, я бросила последний взгляд на луга под высоким бледно-голубым небом, на траву, которую ерошил ветер. Неохватные просторы и тишина больше не были моими. Я знала, что это лето не повторится никогда. Тому не было разумных причин, но я знала наверняка. Сегодня мне представляется, я знала потому, что не хотела повторения. Усугубление странных летних настроений грозило мне и моим животным великой бедой.

Я шла под гору между высокими темными елями, по каменистым тропкам, и узенькие голубые просветы надо мной не имели ничего общего с небом над лугами. Каждый камешек на тропинке, каждый кустик были знакомы, красивы, но все-таки слишком обыденны в сравнении со сверкающим снегом на скалах. Эта-то обыденность и нужна, если я хочу остаться человеком. В горах в меня украдкой пробралось что-то от холода и простора небес, незаметно отдалив от жизни. Теперь это давно уж в прошлом. Пока я спускалась в долину, не только маслобойка тяжким грузом лежала у меня на плечах — вернулись все прежние заботы. Я больше не отрывалась от земли, но была озабочена и подавлена, как то и пристало человеку. Так оно было хорошо и правильно, я охотно взвалила на себя тяжелую ношу.

Отдохнув два дня, отправилась на картофельное поле. Ботва густая и зеленая, еще ничуть не пожелтела. Придется прожить еще пару недель на молоке и мясе, муки тоже осталось чуть-чуть. Варила крапиву, она не так вкусна, как весной, но все же наполняет желудок. Потом я наведалась к плодовым деревьям. Пышно цветшие и хорошо завязавшиеся сливы за лето осыпались. Зато яблок было больше, чем в прошлом году, а уж дичков — целая куча. Но с ними тоже придется подождать. Я съела яблочко, но оно еще не поспело, и разболелся живот.

Пришла моя вторая осень в лесу. В сырых тенистых местах под кустами орешника зацвели альпийские фиалки, ущелье украсилось синей каймой горечавок. Восточный ветер сменился южным, неприятно потеплело. Может, я и поспешила вернуться, но все же твердо знала, что очень скоро южный ветер сменится плохой погодой. Устало и раздраженно я таскала в гараж сено и радовалась, что переколола весной столько дров. По крайней мере, теперь этого не надо делать. Наконец зарядил дождь, но было по-прежнему довольно тепло. По вечерам приходилось топить, но топить тут приходится и летом в прохладный день. Я сидела дома и подгоняла на себя старый костюм Гуго. Шью я очень плохо и совершенно неумело, но шедевра от меня никто и не ждет. Столь нелюбимая эта работа занимала только руки. Мысли были далеко. Приятно сидеть в теплой комнате. Под печкой спит Лукс, Кошка — у меня на кровати, а Тигр гоняет из угла в угол бумажный шарик. Он уже почти взрослый, больше матери. Большущая голова кота почти вдвое шире ее изящной головки. По нашем возвращении старая Кошка приняла Тигра неприязненно, пока он, совсем перепугавшись, яростно не зашипел на нее. Тут они поладили, то есть не замечали друг друга, и каждый вел себя так, словно он — единственная кошка в доме. Тигр матери не узнал. Он ведь был совсем крошкой, когда мы перебрались в горы, а Кошка давно перестала печься о нем. Из-за дождя рано темнело, и из экономии я рано ложилась. Спалось хуже, чем в горах, где самый воздух навевал истому. Два-три раза за ночь я просыпалась и старалась не думать, чтобы не спугнуть сон окончательно. Вставала только в семь, чтобы идти доить. Белла и Бычок совсем привыкли к старому месту, только Белла давала немного меньше молока из-за менее питательной травы на прогалине. Но я надеялась, что переход на сено поправит дело.

Понемногу холодало и становилось пасмурнее. Каждый день мы с Луксом ходили в лес, а когда дождь переставал, я старалась поймать пару-тройку форелей. Однажды мне удалось поймать двух, на другой день — только одну, просто руками. Не знаю, спят ли рыбы, но эта явно прикорнула в бочажке. Толку из всего этого вышло немного. Форели не желали клевать. Я не собиралась придерживаться сезона рыбной ловли, просто само собой получилось, что рыба больше не ловилась. Из-за южного ветра олений гон начался раньше, это тоже мешало спать. Мне казалось, что оленей в этом году больше, чем в минувшем. Опасения подтвердились: с тех участков, где можно было размножаться без помех, они перекочевали ко мне. В один прекрасный день, если только не будет слишком суровой зимы, дичь переполнит лес. Пока не знаю, что будет дальше, но если придется копать ход под стеной, я сделаю это очень основательно и сооружу из камней и земли настоящие ворота. Я обязана дать им последний шанс.

Наконец ветер снова переменился и подул с востока. Еще раз установилась по-настоящему хорошая погода. К полудню делалось так тепло, что я могла посидеть на солнышке. Больших лесных муравьев вновь охватила отчаянная жажда деятельности, мимо меня маршировали их серочерные отряды. Они выглядели ужасно целеустремленными, ничто не могло отвлечь их от работы. Таскали еловые иглы, маленьких жучков и комочки земли и страшно старались. Мне всегда было немного жаль их. Я никогда не рушила муравейников. К маленьким роботам относилась со смесью восхищения, ужаса и сочувствия. Разумеется, только потому, что смотрела на них с человеческой точки зрения. Какому-нибудь огромному сверхмуравью мои дела тоже наверняка показались бы в высшей степени загадочными и странными.

Белла с Бычком целый день проводили на прогалине и без особого удовольствия щипали жесткую увядшую траву. Они решительно предпочитали свежее, ароматное сено, которым я кормила их по вечерам. Тигр играл возле меня, но держался от муравьев подальше, а Лукс гонял по кустам, подбегал ко мне каждые десять минут и глядел вопросительно, а дождавшись похвалы, успокоенно исчезал.

Почти весь октябрь стояло ведро. Пользуясь благоприятной возможностью, я удвоила запасы дров. Весь дом до самого балкона скрыли поленницы, он походил на крепость с маленькими бойницами окон. Поленья истекали желтой смолой, благоухая на всю прогалину. Я работала спокойно, чрезмерно не напрягаясь. В прошлом году так не получалось. Я просто не попадала в нужный ритм. Но постепенно научилась и приспособилась к лесу. Можно годами жить в городе в постоянной суете, правда, нервишкам тогда — конец, но выдержать можно долго. Никто не может, однако, дольше месяца лазить по горам, сажать картошку, колоть дрова и косить, все время при этом нервничая. Тот первый год, пока я еще не приспособилась, подорвал мои силы, мне уже никогда не прийти в себя до конца после тех трудовых подвигов. По глупости я еще и гордилась тогдашними рекордами. Нынче же я даже от дома до хлева бреду неторопливой походкой лесовика. Тело не напрягается, глазам есть время оглядеться вокруг. Когда мечешься, ничего не замечаешь. В прежней жизни я годами ходила мимо одной и той же площади, где старуха кормила голубей. Животных я любила всегда и к тем давно окаменевшим голубям относилась с глубоким расположением, тем не менее я не могла бы описать ни одного из них. Не знаю даже, какого цвета у них были глазки, а какого — клювы. Просто не знаю, и, вероятно, этим все сказано о том, как я тогда перемещалась по городу. Когда же я перестала торопиться, лес вокруг ожил. Не хочу сказать, что это — единственно возможный образ жизни, но для меня он — самый подходящий. Правда, чего только не пришлось пережить, прежде чем прийти к этому. Раньше я всегда куда-то торопилась, постоянно спешила, все время дергалась, поскольку куда бы я ни прилетела — везде приходилось подолгу ждать. С тем же успехом можно было потихонечку брести себе всю дорогу. Иногда я отдавала себе абсолютно ясный отчет в собственном состоянии и в состоянии всего нашего мира, но не могла тем не менее вырваться из скверной этой жизни. Скука, часто нападавшая на меня, была скукой скромного любителя роз на машиностроительном конгрессе. Я провела на этом конгрессе почти всю жизнь, удивительно, как это в один прекрасный день я не померла от досады. Вероятно, выжила только потому, что всегда могла укрыться в семье. А в последние годы мне начало казаться, что самые близкие мне люди тоже переметнулись к врагу, и жизнь стала по-настоящему серой и мрачной.