Стена

В то утро я запила свое горе чаем (люблю вспоминать время, когда еще был чай). Его аромат подбодрил, я принялась рассуждать сама с собой о том, что старая Кошка спокойно проживет лето в доме, а осенью радостно меня встретит. Почему бы и нет? Она — тертый калач, чего только не испытала. Некоторое время я неподвижно сидела за грязным столом, наблюдая сквозь маленькое оконце, как краснеет небо. Лукс осматривал окрестности. Тигр посреди игры вдруг утомился и полез в шкаф досыпать. В хижине было совсем тихо. Начиналось что-то новое. Я не знала, что оно мне сулит, но тоска и страх перед будущим постепенно меня покидали. Я видела луга, за ними — полоску леса, а над ней — огромный небесный свод, на западном краю которого бледным серпом висел месяц, а на востоке уже поднималось солнце. Пряный воздух заставлял дышать полной грудью. Я начинала чувствовать красоту лугов, незнакомую и опасную, но полную таинственного очарования, как все неведомое.

Наконец, оторвавшись от завораживающей картины, взялась за уборку. Затопила плиту, чтобы нагреть воды, потом отдраила с песком стол, лавку и пол старой щеткой, найденной в чулане. Процедуру пришлось повторить дважды, причем вода лилась рекой. Уютной хибарка так и не стала, но по крайней мере стала чистой. Кое-где грязь пришлось отскабливать ножом. Не поверю, что полу когда-либо случалось водить знакомство с водой, уж во всяком случае не при пастухе, восхищавшемся накрашенными красотками.

К слову, я не сняла картинку со шкафа. Со временем она даже начала мне нравиться. Она немного напоминала о дочках. Убираться в доме мне нравится. Я оставила окно и дверь открытыми, чтобы проветрить. Просохнув за утро, пол приобрел красноватый оттенок, и я гордилась таким достижением. Тюфяк вынесла на луг, и Лукс тут же на него улегся. Будучи изгнан, он в дурном расположении духа удалился за дом. Он терпеть не мог генеральных уборок, потому что я не разрешала ему шлепать по мокрому. После мытья и проветривания затхлый дух в хижине исчез, а я почувствовала себя лучше. На обед опять была картошка с молоком, и мне подумалось, что пора добывать мясо для Лукса. Я решила заняться этим как можно скорее, ведь рассчитывать на быстрый успех не приходилось, поскольку я совершенно не знала местности. И впрямь, только через день, после четырех безуспешных попыток, мне удалось подстрелить молодого оленя, и возникла очень неприятная проблема. Тут у меня не было ручья, чтобы хранить мясо, следовательно, часть нужно было поскорее съесть, а остаток сварить или пожарить и держать в холодном чулане. Так и получалось, что все лето у нас было то густо, то пусто, а мне приходилось каждый раз выбрасывать часть мяса, потому что оно протухало. Я относила его подальше от хижины в лес, и за ночь оно непременно исчезало. Какому-то зверю в то лето страшно повезло. Вообще с питанием не все было в порядке, ведь картошки тоже было очень мало. Но по-настоящему мы не голодали ни разу.

В горах я ничего не записывала. Календарь, правда, с собой прихватила и по привычке вычеркивала день за днем, но не отметила даже таких событий, как сенокос. Тем не менее то время я хорошо помню и писать о нем мне легко. Запахи лета, грозы и сияющие звездами вечера я не забуду никогда.

В первый мой день в горах я сидела после обеда на скамейке перед хижиной и грелась на солнышке. Беллу привязала к колышку. Бычок никогда не уходил далеко от матери. А уже неделю спустя я отказалась от этих предосторожностей. Белла была славным уравновешенным существом и не доставляла мне никаких хлопот, сынок же ее был тогда счастливым, веселым теленком. Он рос и крепчал на глазах, а имени ему я так и не придумала. Разумеется, есть целая куча имен для быков, но они мне все не нравились и звучали как-то пошло. К тому же он уже привык, что его зовут Бычком, и ходил за мной, как большая собака. Так я это и оставила, а позднее мне уже не приходило в голову дать ему другое имя. Он был беззлобным доверчивым созданием, а жизнь считал — я это ясно видела — одним большим удовольствием. Я и сейчас радуюсь тому, что у Бычка было такое счастливое детство. Никогда он не слышал худого слова, никогда его не били и не обижали, он вволю сосал мать, ел нежные альпийские травы, а ночью спал у теплого материнского бока. Лучшей жизни маленькому бычку и пожелать нельзя, хотя бы некоторое время ему жилось хорошо. Родись он в другое время, да в долине, давно попал бы к мяснику.

Спустя неделю, проведенную за работой в доме и хлеву и за сбором валежника, я решила немного оглядеться. Хижина стояла в широкой зеленой котловине меж двух крутых скалистых склонов, взобраться на них я не могла — горные тропы мне заказаны, у меня сразу начинается головокружение. Я вновь сходила туда, откуда открывался дальний вид, и все осмотрела в бинокль. Нигде ни дымка, дороги по-прежнему мертвы. Собственно, дороги уже трудно было разглядеть. Верно, стали зарастать. Попыталась сориентироваться по автомобильной карте Гуго. Я нахожусь на северной оконечности вытянутого горного массива, уходящего на юго-восток. Обе долины, ведущие в предгорья Альп, я уже исследовала, да в одной из них я живу. Как далеко свободен путь на юго-восток, я никогда не узнаю. Я ведь не могу надолго отлучаться из дому, да и вообще такой переход может оказаться опасным даже с Луксом. Если катастрофа не захватила весь массив, то свободны лишь охотничьи участки, которые сдавались в аренду и, соответственно, были закрыты для посторонних, в ином случае именно первого мая там оказалось бы множество отдыхающих, и они давно наткнулись бы на меня. Я часами изучала склоны и долины, лежащие передо мной, но не обнаружила ни следа человеческой жизни. Или стена пересекла горы, или я здесь, действительно, совсем одна. Последнее было достаточно невероятно, хотя не невозможно. Накануне праздника все лесные рабочие были, скорее всего, дома. К тому же мне стало казаться, что на моем участке все время появляются олени, которых я прежде никогда не видела. Раньше мне все олени казались одинаковыми, но за год я научилась отличать своих оленей от чужих. Откуда-нибудь они да берутся. По меньшей мере часть гор должна остаться свободной. На известняковых скалах иногда замечала серн, но их было немного — давала о себе знать распространившаяся болезнь.

Я решила поразведать ближние окрестности и нашла спуск к сосняку, на который могла отважиться. Если выйти в шесть, после ранней дойки, то можно уйти часа на четыре в глубь гор и все же вернуться засветло. В такие дни я привязывала Беллу и Бычка к колышкам, однако страх за них повсюду преследовал меня. Я проникала в совершенно незнакомые места, нашла несколько домиков егерей и лесорубов, в которых было кое-что полезное. Самой счастливой находкой оказался мешочек муки, чудом оставшейся сухой. Хижина, где я ее обнаружила, стояла на удивительно солнечной прогалине, к тому же мука была заперта в шкафу. Кроме того, нашлись пачка чаю, самосад, бутылка спирта, старые газеты и заплесневелый обгрызенный мышами кусок сала — его я не взяла. Все избушки заросли кустарником и крапивой, а у нескольких протекала крыша, и они были совсем в плохом состоянии.

Было в этом что-то нереальное. В соломенных тюфяках, на которых всего год назад спали люди, шуршали мыши. Теперь они хозяйничают в старых хижинах. Они изгрызли и сожрали все припасы, что не были заперты, они обгрызли даже одежду и башмаки. И пахло мышами — неприятный острый запах, стоявший во всех домах, вытеснивший старый привычный запах мужского пота, дыма и сала. Даже Лукс, с жаром участвовавший в наших походах, грустнел, попадая в такой дом, и спешил выйти. Я не смогла заставить себя хоть раз поесть там, и наши скромные трапезы всухомятку проходили на каком-нибудь бревне, а Лукс пил из ручьев, всегда протекавших близ хижин. Очень скоро я была сыта по горло. Знала: никогда не найти мне ничего, кроме крапивы, мышиной вони да печальных холодных очагов. Драгоценную муку я рассыпала жарким безветренным днем на солнце. Хотя она и не отсырела, мне чудилось, что она слегка отдает мышами. Пролежав денек на солнце да на свежем воздухе, она стала совсем съедобной. Эта мука помогла мне протянуть до молодой картошки. Я пекла из нее на молоке и масле тонкие лепешки на железной сковороде — мой первый хлеб спустя целый год. Это был праздник; Лукс тоже вроде бы припомнил запах прежних лакомств, и, разумеется, я не смогла отправить его ни с чем.