Армен

Хлеб был липким, кисловатым на вкус, и все же Армен испытывал невообразимое удовольствие, оттого что шагает сквозь тихие сумерки и может наслаждаться хлебом, добытым с таким трудом. Тем дороже и аппетитней становилась эта черная буханка. Какая-то неуловимая связь была между надвигающимися сумерками и этим хлебом: казалось, убывающий вечерний свет и хлеб незримо сливаются в одно и растворяются в нем, как если бы он по кусочку, не торопясь, поглощал этот день, освобождая место для наступающей ночи. Армен улыбнулся неожиданной мысли: он помогает времени выполнять свою извечную тяжкую работу. И тогда им овладело легкое и беззаботное настроение: не существует ничего, над чем стоит задумываться. Гуляй себе и ешь!..

Внезапно до его слуха донеслись чьи-то жаркие приглушенные голоса. Армен остановился недалеко от высокого, в человеческий рост, кустарника, темневшего в глубине деревьев: голоса шли оттуда.

— Пусти… — словно пытаясь вырваться, говорила девушка.

— Пусти… — уговаривал ее юноша.

— Пусти… — повторяла девушка.

— Пусти… — увещевал юноша.

— Пусти…

— Пусти…

— Пусти…

— Пусти…

Армен усмехнулся и хотел продолжить путь, когда раздался жалобный крик девушки. Он метнулся к кустарнику, и в его гуще, на довольно далеком расстоянии увидел их: юноша крепко прижимал к себе девушку, она извивалась в кольце его рук, при этом кофточка ее расстегнулась, обнажив ослепительно белое юное тело.

— Эй, — пригрозил Армен, — не обижай девушку, оставь ее!

Парень моментально опустил руки, а растерявшаяся девушка судорожными движениями стала приводить себя в порядок.

— Нет-нет, он меня вовсе не обижает, — крикнула она своим тоненьким голоском. — Мы уже большие и любим друг друга.

— Ну, если любите, все в порядке… Правильно делаете, — рассмеялся Армен.

По узкой тропинке навстречу ему шла молодая женщина. В час вечерней прохлады она вышла на прогулку и обеими руками старательно толкала перед собой детскую коляску. Армен молча посторонился, уступая дорогу.

— Спасибо, — кивнула женщина с улыбкой.

Черноволосая, большеглазая, женщина привлекала внимание вдумчивым выражением лица и на редкость обаятельной улыбкой.

— Замечательная улыбка у вашей малышки, — игриво заметил Армен, кивнув на коляску, в которой мирно спал ребенок.

— Это не моя малышка, — останавливаясь, внесла ясность женщина. — Это соседей моих… — Она внимательно посмотрела на кусок хлеба в руке Армена и тут же отвела глаза. — Просто попросили погулять с ребенком на свежем воздухе… А сама я не замужем.

— А вот у меня здесь нет никого, я один-одинешенек…

— Гм…

— И я никого не жду…

Женщина понимающе кивнула.

— Гуляю себе и жую свой хлеб…

— Это я уже поняла.

— А вы сильно тоскуете по своему любимому? — неожиданно для себя съехидничал Армен и почувствовал, что переходит границу.

— Да, — женщина окинула Армена быстрым взглядом и, чтобы скрыть замешательство, сощурила глаза. — К сожалению, сейчас он очень далеко…

Мечтательность, прозвучавшая в голосе, подсказала, что она не лицемерит.

— Непонятно, — не унимался Армен. — Вы, такая красивая, ждете, когда вернется ваш друг?

— Так же, как и вы.

— Но у меня нет любимой.

— Это не имеет никакого значения, — сказала женщина. — Вижу по вашим глазам, что вы говорите неправду.

— Тем не менее я от всего сердца дарю вам все эти цветочные клумбы… — Армен развел руки, показав на заброшенный и нещадно вытоптанный цветник, и нахально рассмеялся над собственной шуткой, мысленно с удивлением отметив, что, наверное, это Фузи смеется вместо него…

— Вы очень великодушны, — обиделась женщина. — До свидания, — и она резко толкнула коляску, отчего ребенок проснулся и захныкал.

— Извините, — опомнился Армен, — я не хотел…

Пройдя несколько шагов, женщина остановилась, успокоила малыша, поправила пеленки и ушла, не оглянувшись.

2

Два Китака — Нижний и Верхний — соединил в одно общий сумрак. Большой перекресток был погружен в сырую, угрюмую темноту. Вместо канувшего за горизонт солнца здесь горели четыре жидких уличных фонаря, и желтый свет их под порывистым степным ветром то слабел, то становился ярче. Равномерно освещался лишь громадный рекламный щит, опорные столбы которого уже не были видны, отчего казалось, что он взлетел вверх и завис над Китаком. Пляшущий свет, падая на буквы, искажал их, не позволяя понять смысл написанного. Может быть, новый закон успел устареть?..

На пустынных тротуарах лишь кое-где мелькали тени припозднившихся прохожих. Иногда мимо проносились машины, но ветер заглушал их рев и уносил с собой. Китак свернулся в своей раковине и встречал ночь в бесчисленных норах, щелях и за тускло освещенными оконными занавесками. Жизнь словно искала укромные уголки, чтобы укрыться от нескромных глаз. Удушающий запах пыли был невыносим.

На углу Армен хотел свернуть на ту улицу, по которой пришел, когда у газетного киоска заметил человека. Прислонившись к фонарному столбу, он понуро и потерянно стоял в одиночестве, неподвижный как памятник. Сердце Армена тревожно дрогнуло: показалось, что стоящий в неверном свете фонаря человек — он сам. Волна щемящей тоски поднялась в душе, словно перед ним было его потерянное детство; когда-то покинутое им, оно продолжалось отдельно от него и давно позабытый им мальчик вырос и превратился в этого одинокого человека под фонарем. Точно в горячке, губы Армена стали быстро-быстро бормотать что-то нечленораздельное. Что это — призрак или судьба?..

Он перешел улицу и направился к человеку. И чем ближе подходил, тем больше убеждался в том, что не ошибся, и этот человек — не кто иной, как он сам, Армен: рост, голова, широкие плечи, поза, скрещенные на груди большие и честные руки… Невыразимое волнение захлестнуло Армена, к горлу подступил горький ком.

— Здравствуй, — хрипло вымолвил он, остановившись рядом.

Человек поднял глаза и уставился на него в глубоком недоумении.

— Хочешь? — Армен протянул ему хлеб.

Тот никак не прореагировал.

Армен внимательно вгляделся в лицо человека: это было его собственное лицо, но изможденное и постаревшее. В глазах сгустилось отчаяние — в сочетании с жалкой убогостью и роковой обреченностью. Сердце у него сжалось, ему хотелось броситься к человеку, прижать его к груди. Однако он сдержал свой порыв и с особой остротой ощутил затаившееся одиночество.

— Ждешь?

Человек переступил с ноги на ногу, но не ответил.

— Мне кажется, мы когда-то встречались, — сказал Армен.

Человек опустил глаза и продолжал молчать. В свете фонаря тучей, как одержимая металась мошкара. Мошки садились на голову и плечи человека, но он ничего не чувствовал, казалось, он вообще отсутствует, погруженный в безмолвие.

— Над тобой комары роятся, иди сюда, поближе ко мне. — Армен невольно протянул руку, но тут же отдернул ее; веки человека дрогнули, он беззвучно шевельнул губами. Наконец он медленно поднял глаза и отрешенно взглянул на Армена. Эти глаза смотрели на него из неведомого мира, и в их тусклой, далекой глубине Армен внезапно увидел судьбу…

Он повернулся и, не попрощавшись, с тяжелым сердцем побрел дальше. На углу улицы перед ним неожиданно появился, точно из-под земли вырос, мужчина, с головы до ног одетый в черное. Это был длинноволосый, среднего роста молодой человек лет тридцати с густой и длинной бородой, острыми скулами и маленькими блестящими глазами. Окинув Армена подозрительным взглядом, человек быстро прошел мимо. «Это он», — понял Армен и зябко поежился. Решительным шагом длинноволосый направился к стоявшему под фонарем и еще издали, широко раскинув руки, что-то ему сказал. А поравнявшись с ним, на ходу обнадеживающе похлопал по плечу и продолжил путь. Тот нерешительно застыл, потом покорно последовал за длинноволосым, размахивая своими большими и честными руками…