Митина любовь

олне пожилой господин... И нахлынуло это старое, далекое, все в запахах и вкусе, как вчерашнее. А живее всех живых - Митя...

"Митя! - говорю ему я. - Я уже старше тебя почти вдвое! Как тебе эта хохма?" - "Не бери, птица, в башку, - смеется он. - Вся жизнь - сплошная кажимость..."

Все придумываю... Все... Что я вообще могу знать о Мите истинного? Но, видимо, это свойство породы - заронить в душу другого семечко, и уже этот другой холит и нежит это чужое в себе диво. Митя во мне высадил сад.

Пала ли я в кого семечком? Проросла ли?

Шура прямо с вокзала повезла меня в деревню.

- В городе все равно нет воды. Набираем ванну с ночи, так и живем.

Шура в моих глазах изменяется скачками. Кажется, совсем недавно я ее видела светлой седоватой шатенкой. Сейчас она седая полностью и, что называется, с вызовом. С вызовом тем, кто колготится с краской и пергидролью. Мне она нравится в этом своем вызове; интересно, знает ли она, догадывается, как я ее люблю? Она скажет на это: "Я стараюсь без этого обойтись. Нежность - скоропортящийся продукт. Мы - сестры. Это не любовь, это судьба".

В доме Зары остался ее дух. Я сказала это Шуре.

- Вот несчастье, - ответила она, - я держу в доме сквозняк, держу!

- Да нет же! - кричу я. - Я не о запахе. Я о духе.

- Я человек неверующий, - отвечает Шура. - А запах есть. Пахнет старой армянкой. И ничего тут не поделаешь. Внедрилось в стены. Нужен капитальный ремонт. Но ты знаешь, откуда у моего руки растут...

Наискосок, на месте Любиного домишки, двухэтажный кирпичный бастион. Спросить?

- А эта... Люба... Что с ней?

Шура пожимает плечами:

- Понятия не имею.

Вижу, что врет. Но я только с поезда, я только переступила порог, для меня стоит целое блюдо оглушительно пахнущей "Изабеллы". Я чуманею от одного натюрморта.

- Как там Фаля? - спрашиваю я, но это уже после обеда, когда нет сил двигаться, как не было их отказаться от вкуснот, и надо встать и идти куда-нибудь, идти, чтоб победить в себе то, чего больше всего хочется, лежать и лежать.

- Я у тебя спросила про Фалю, - лениво повторяю я.

- Да ну ее, - машет рукой Шура. - Старая ведьма. Просила тебя зайти.

Только на второй день пошла я прогуляться к дому-бастиону. Румяная молодайка с откровенным деревенским любопытством тут же возникла у калитки.

- Ищете кого или так? - спросила она, жадно ощупывая мой неказистый, но неместный наряд. - Эта юбка у вас китайская? Они говнисто шьют, но материя без химии...

Нечего стесняться задавать вопросы, и я задаю:

- На этом месте когда-то жила моя знакомая. Люба Юрченко.

- Она уже давно умерла, мы подворье оформляли как ничейное... У нее ж ни родни, никого...

- А где ее похоронили?

- На кладбище, где ж еще? Не в мавзолее же... На дальнем склоне. Но точно я не знаю. Что на дальнем - знаю... Армянка покойная к ней ходила, а потом криком кричала за свои больные ноги. Это ж сначала вниз, а потом вверх. У нас же не жгут, всех в землю... Прямо горе... Людям