Митина любовь

ечом, - знаешь...

Меня всю как бы размазали по стеклу, лишив формы и содержания. Я ведь не умею говорить на такие темы, в моем лексиконе просто не было слов про это. Но в меня впивались слова о ржаном Митином холодке, о запахе чистой воды, все это смущало не фактом существования, а фактом говорения. Женщина же торопилась вспоминать Митю страстно, подробно. Чувственно... И лицо у нее при этом было странное - напряженное, дрожащее... Она как бы была в той лесополосе, посаженной державным повелением против ветров, а оказалось, для греха... Для греха!

Люба все говорила, и я не могла уйти. Сколько это могло продолжаться - ее воспоминания и мое нетерпеливое смущение.

Я остановила ее:

- Извините, Люба...

- А... а... а... - последним звуком кончилась женщина. - А... а... а...

На чем она себя перекусила?

- Извините, - повторила я. - Меня, наверное, потеряли...

Одним словом, я бежала суетно, стараясь не зацепить ее глазом. Когда ненароком зацепила, передо мной стояла старая, заплетенная морщинами старуха, играющая на округлом инструменте.

Зара зажала меня своим большим горячим телом в уголке летней кухни.

- Ну? - спросила она.

- Узнала некоторые натуралистические подробности. Все-таки, - сказала я с чувством, - даже подруге я такого не скажу!

Зара выпустила меня из жарких объятий, и в этом ее отпускании я ощутила презрение. Меня это царапнуло. "Мясниковское сестринство, - подумала я. - Они заодно просто по факту прописки".

Ведь Зара мне нравилась, мне хотелось, чтоб я ей тоже... А она меня, считай, оттолкнула.

Шура же упорно меня ни о чем не спрашивала.

Когда уезжали, Люба стояла на крыльце, от него бежала желтая дорожка песка, и я подумала, что песок не такая уж редкость на этой земле, даже если он чисто вымыт.

Я не собиралась больше встречаться с Фалей, но она сама пришла на вокзал меня проводить. Вручила донской джентльменский набор. Бутылочку "Пухляковского", рыбца и домашнее варенье из райских яблок. Это было мило с ее стороны, но смутило: я ведь к ней приходила без гостинцев и даже прощаться не собиралась, ан нб тебе... Получалось, она - щедрее...

- Жаль, - сказала я, - что я так и не увидела Ежика.

Фаля промолчала.

Время стремительно ссыпалось в одну ему известную щель. Так работает грохот, отделяя мелкое от крупного, одновременно подтачивая большое. Смысл грохота - спустить к чертовой матери все и затихнуть в пустоте. Я замечаю собственное трясение, знаю, к чему это - к выходу, выходу! Великое бессилие быть перед могуществом кануть...

Умерла жаркая Зара. Шура подумала-подумала и оставила себе Зарин дом. Теперь туда ходил рейсовый автобус, Зарино подворье обозвали "дачей". Шура написала: "Приезжай! Так завязался виноград, что в августе не будем знать, куда его девать". Я сумела вырваться только в сентябре...

Эта женщина, Люба, поди, совсем, совсем старуха, если вообще жива. Да и Фаля тоже. Сестра никогда о ней не писала, да я никогда и не спрашивала... Ежик... Уже вполне