Девушка конец света (Рассказы)

— Он говорил, что никогда в жизни не забудет закат, который видел в тот день.

Погруженная в свои мысли, я шла от такси в сторону смотровой площадки, когда Ким Кёнг Сок произнес эти слова.

— Что? — переспросила я.

— Говорю, фотограф как-то сказал, что никогда в жизни не забудет закат, который видел в тот день. Меичхо, заблудившиеся птицы, черные журавли. Закат, который он видел в тот день, когда познакомился с этими птицами, он будет помнить всю жизнь, так он говорил. Но не сказал почему. Похоже, мои рассказы не слишком вам помогают?

— Нет-нет, продолжайте. Что случилось, когда он приехал сюда? Что он делал? — стала я расспрашивать Ким Кёнг Сока.

— Мы вдвоем ждали, пока солнце начнет садиться.

— Где-то здесь? На этом месте?

— Не знаю, тут все поменялось с тех пор.

— О чем вы говорили, пока ждали заката?

— Да я толком не помню. Ничего особенного. Думали, что мы будем есть на ужин, об этом много говорили. Хм, о чем мы говорили? Да, вряд ли я смогу вам помочь.

Вслед за Ким Кёнг Соком я пришла к месту, где пять лет назад он стоял с фотографом.

Когда солнце начало клониться к закату, он взял фотоаппарат и сделал несколько снимков с того места, где теперь стою я и откуда было видно поле, на котором собралось множество перелетных птиц, преимущественно черных журавлей, а западнее поля плескалось море. Именно здесь фотограф сделал уникальную серию работ, «первые и последние фотографии в моей жизни, сделанные на память», и «если бы не Ким Кёнг Сок, этнический кореец, проживающий в Японии, я бы даже не стал делать эти фотографии, поскольку душа у меня к этому сперва не лежала». Но все-таки фотографировал он «не для того, чтобы хранить бесчисленные воспоминания, но чтобы забыть о них». Я запрокинула голову и посмотрела наверх, где по небу кружили черные журавли. Чтобы охватить целиком всю картину, я, сама того не замечая, стала кружиться на месте. Какой это был огромный мир! А черные журавли пересекали этот огромный мир, прилетая с берегов Амура в Изыми. Очевидно, что мы не можем стать свидетелями всего мира и удержать в памяти все, что заполняет этот мир. Но, кроме того, мы не можем и отречься от мира, полностью стереть свои воспоминания о нем. Люди, которых он фотографировал всю жизнь, — его друзья и родственники, — старели, болели, кто-то умирал. У всех была сложная, запутанная жизнь, у всех она бесконечно менялась. Стоя на том месте, я смогла понять повседневную жизнь людей, запечатленную на его фотографиях. И точно так же я поняла «закат, который он запомнит на всю жизнь», если заимствовать его слова.

С моих губ стали слетать строчки из стихотворения «Дикие гуси», которое фотограф цитировал в своем эссе. «Тебе не нужно быть хорошим. Тебе не нужно ползти на коленях за сотню миль через пустыню, каясь. Тебе только нужно позволить нежному животному твоего тела полюбить то, что оно любит. Расскажи мне про свое отчаяние, а я расскажу тебе мое. Тем временем этот мир идет дальше. Тем временем солнце и чистая галька дождя движутся через ландшафты, через эти прерии и дремучие деревья, эти горы и реки. Тем временем дикие гуси, высоко в этом чистом голубом небе, опять направляются домой. Кем бы ты ни был, неважно каким одиноким, мир предлагает себя твоему воображению, взывает к тебе, как те дикие гуси, резко и взволнованно, снова и снова провозглашая твое место в этой семье вещей»^[18]. Место, где мне надо быть, находится посреди всего того, что заполняет мир. И, стоя среди этого мира, я вертела головой, пока журавли не начали садиться обратно на поле, закончив свой фантастический вираж в небе, пока не настало время расходиться школьникам, закончившим подсчет пернатых, и всем туристам, собиравшимся здесь с рассвета, чтобы посмотреть на птиц. Я стояла посреди всего этого и смотрела на строгое серое небо. Стояла посреди мира. Ждала заката. До тех пор, когда можно будет увидеть птиц, улетающих обратно домой.

АЛЕКС, АЛЕКС, СМЕЮЩИЙСЯ СКВОЗЬ СЛЕЗЫ

1

Итак, лето того года. «Он» проводил его в красивом прибрежном городке, отстроенном в духе старой Европы, и не было ни дня, когда бы «он» не напился. Такой уж это был город. Торговцы устанавливали ряды своих лотков, втискивая их между деревьями на обочине дороги, идущей вдоль берега моря, и вывешивали свой товар — воздушные шары в форме Микки-Мауса, или Дораэмона, или еще кого-нибудь странного животного из мультяшного мира. И хотя все эти звери, призванные привлекать туристов, весело улыбались, отчего-то казалось, будто в глазах у них стоят слезы. За рядами воздушных шариков открывался вид на мост над морем — местную достопримечательность — и плескавшиеся под ним волны. За последние дни деньги, которые «он» имел при себе, практически закончились. «Он» сидел в одиночестве, цедил пиво и смотрел на дорогу, вдоль которой болтались воздушные шары. Цвет моря, видневшегося то ли за смеющимися, то ли за плачущими лицами животных, постоянно менялся, следуя велению изменчивой природы. В зависимости от того, как падал солнечный свет или ложились тени от бегущих облаков, море могло быть от стального серого цвета до ярко-голубого. Каждый раз, когда менялся цвет моря, по стройным рядам воздушных лиц пробегала дрожь. Они кланялись морю, потом городу и вскоре вновь взмывали вверх. Через какое-то время проходящие мимо туристы стали кривиться от одного вида мужчины, пьющего пиво с самого утра.

В этом городе так было заведено: то внезапно начинался дождь, то бодро выглядывало солнце, резкие порывы ветра стихали так же неожиданно, как и начинались. Внезапный ветер в тихий день, трещины в старых колониальных зданиях города, неровности на мощеных тротуарах или смех проходящих мимо туристов воскрешали в памяти забытые мгновения. Воспоминания поднимались, как дым, виток за витком и рассеивались раньше, чем сознание успевало зацепиться за какое-нибудь из них. В этом городе «он» привык к очарованию скоротечного мгновения. «Он» просыпался с отекшим с похмелья лицом, вставал, открывал деревянные ставни гостиничного номера, и вместе с густым утренним воздухом в комнату проникал винный запах, манящий строками Омара Хайяма: «Иди сюда, приходи наполнить стакан. Скинь с себя зимнюю одежду в этот теплый весенний день. Пока птица времени не может улететь далеко, но в любой момент она расправит свои крылья».

Хороший алкоголь и беззаботность жизни в этом городе были словно обусловлены самой природой. Напитки и жизнь здесь были похожи на рыбу, выловленную в жаркий летний день: если не съесть ее сразу, она испортится. Так же «он» объяснял и то, что ежедневно упивался пивом. С каждым новым глотком «его» жизнь менялась, и назад, в прошлое, дороги не было. Наверное, «он» уже давно подозревал, что в «его» жизни настанут такие времена. Очень давно. С тех самых пор, как позвонил жене, сказал, что не вернется к назначенному времени, и перешел дорогу. С того короткого промежутка времени, когда зеленый свет светофора сменился желтым, а затем красным, отрезав дорогу назад. С тех самых пор по «его» жизни поползли маленькие трещинки.

В отеле «Шангрила», где «он» остановился в первую ночь, «он» вдруг понял, что ошибался, думая, будто люди не видят изменчивости жизни и проживают только одну ее ветвь, не оглядываясь на ответвления. Как только «его» заселили в номер, «он» сразу снял с себя всю одежду и улегся спать на огромной двуспальной кровати кинг-сайз, наличие которой «он» требовал, еще только бронируя комнату в гостинице. Накрахмаленная простыня казалась бумажной. Утром «он» спустился в буфет и позавтракал в одиночестве, выделяясь среди бизнесменов при галстуках. Когда к «нему» подошел официант и предложил кофе, «он» жестом остановил его, думая только о том, чтобы вернуться в номер и снова залечь спать. Разделавшись с завтраком, «он» поднялся к себе в комнату, задернул тяжелые плотные занавески и залез в кровать. Do not disturb. «Он» понемногу выпадал из жизни. Теперь никто не мог потревожить «его» сон. В этом городе «он» придумал себе новое имя.