Русские снега

— Вэрба волант, скрипта манент… Надо же, какой-то умелец… не поленился выжечь да ещё так красиво… словно печать приложил.

— Разве не ты?

— Я не настолько прилежен…

— Кроме тебя, больше некому.

— Я начертал бы по-гречески.

— Ты разумеешь по-гречески? — ехидно осведомилась она.

— Нет, не сподобился.

— Но у тебя же сорок умов!

— Полагаю, кто-нибудь подсказал бы… Ты же слышишь, вокруг нас всё время какие-то шепоты.

— Не пугай меня, Дементий. Пойдём скорей домой.

А вокруг было очень тихо… и медленно падал снег.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1.

Это был странный снегопад: на небосклоне, где быть солнцу, светило размытое пятно. Неужели там, высоко вверху, ясное небо? Откуда же тогда снег? Белая тьма кругом.

И дорога, и лежащее дерево исчезли за снежной пеленой, едва от них удалились на десяток шагов. Просёлок, уходящий в сторону от большака, от деревни Ергушово, едва угадывался под снегом, который толстым слоем покрывал и её, и то, что справа и слева, а придорожные кусты являли собой диковинные фигуры, некоторые из них имели устрашающий вид.

Теперь-то Катя шла, не отставая: боялась потеряться.

— Ты чего, как собачка на поводке? — сказал он ей через плечо. — Иди рядом.

Она ему в ответ:

— Собака всегда бежит впереди хозяина.

— Грубишь, — заметил он и прибавил шагу, пошёл так быстро, что она уже поскуливала жалобно:

— Ну, Дементий, не сердись… Этак я отстану и потеряюсь. А ты за меня в ответе перед Богом и людьми. Слышь, Дементий!

— Иван-царевич, — поправил он и сбавил шаг.

Временами ему казалось, что впереди маячит человеческая фигура, залепленная снегом, или даже две. То и дело неясные голоса долетали, но не понять было, кто говорит и что говорят. Наличие этих путников впереди немного успокаивало: значит, верно угадывает дорогу. Впрочем, голоса слышались и откуда-то сбоку, и даже сверху — снег, что ли, разнимал чей-то разговор на части и разносил по сторонам?

— Где-то рядом попутчики, — сказала Катя насторожённо.

— Это бесы, — пояснил Ваня. — Они всегда в эту пору… у них теперь самый лёт.

— Почему именно теперь?

— Вишь, какая замять! А тут мы с тобой… Их хлебом не корми, дай только поводить людей, чтоб заблудились, потешиться над нами да и погубить.

— Ой, да ну тебя! Чего пугаешь!

— Мчатся бесы, вьются бесы, невидимкою луна…

— У нас даже луны нет.

В полном безмолвии падали и падали снежинки, каждая величиной с головку одуванчика. Снег был настолько невесом, что поднимался даже от того движения воздуха, которое производили шагающие ноги двоих путников — поднимался, будто пух, и, клубясь, растекался по сторонам. Невесомость снега внушала обманчивое впечатление, будто всё лишилось своего веса — и земля под ногами, и ты сам. Позади оставались не следы, а борозда, как за плугом, но и она быстро закрывалась.

Странный снег, очень странный.

Ветер, если он возникал, был и не ветер даже, а лёгкое веяние, которое время от времени устраивало кутерьму вокруг, отчего окружающий мир уменьшался настолько, что становилось даже тесно. Впечатление такое, будто оно заключены в огромное яйцо, в пустую его скорлупу, наполненную рассеянным светом извне — этот свет сгустками, хлопьями падал и поднимался, кружил так и этак…

2.

— Царевич, а что это у меня в ушах тиндиликает? — озаботилась Катя и потерла свободной рукой одно ухо, потом другое.

«Тиндиликало» и у него, сначала слабенько, но вот всё явственнее. Звук этот раздавался в ушах, приплывая откуда-то и потом опять уплывая.

— Ой! — вдруг вскрикнула она. — Смотри-ка, кто это?

У ног её в снегу крутился пушистый зверёк… это был котёнок! Самый что ни на есть домашний котёнок со смышлёной мордочкой и будто одетый в рыжую шубку и черные чулочки. Катя присела и погладила его.

— Откуда ты взялся? Заблудился, бедненький… Ну, иди ко мне.

А он выскользнул из её рук, подбежал к Ване, потёрся об его ноги, явно обрадованный тем, что встретил людей в этой снежной кутерьме. Но едва тот нагнулся, чтобы взять его на руки, котёнок, выгнув спинку, отпрыгнул в сторону, сердито фыркнул и тотчас пропал в снегопаде.

— Ну, Дементий! Зачем отпустил? Он же погибнет!

— Царевич, — опять поправил он и напомнил. — У меня сорок умов. И вот что я тебе скажу: этот зверёныш не из тех котят, которые могут заблудиться. Он тут вовсе не страдалец, а злоумышленник, и встретился нам тут не зря.

— А зачем?

— Думаю, его к нам подослали…

— Кто?

— А вот эти, — он неопределённо повёл рукой вокруг. — Он тут при деле, исполняет чью-то волю. Агент влияния.

— Ой, да ну тебя!

— Это превращенец какой-то, а вовсе не котёнок. Точно говорю!

Что происходит? Как всё это понимать? Что за нелепица совершается вокруг?

После неожиданной встречи с котёнком они уже нерешительно двинулись вперёд… впрочем, вперёд ли? Ну, не назад же!

— Хоть убей, следа не видно. Сбились мы, что делать нам? — бубнил Ваня, оглядываясь вокруг. — В поле бес нас водит, видно, и кружит по сторонам.

Из снежной замяти вдруг вышагала им навстречу сильно согнутая старушка; она шагала бойко, при этом легко отмахивала деревянным посошком. Платок на ней был повязан низко, до самых бровей, а поверху накинута толстая шаль, укрывающая и плечи, завязанная на спине узлом.

Старушка не сказала им ни слова, только переложила посошок из правой руки в левую и перекрестилась, при этом глянула на Ваню — глаза зоркие, цепкие. И вот что странно: и облезлый воротник старухиной шубейки, выглядывавший из-под шали, и сама эта шаль обметаны инеем, как в сильный мороз. А откуда быть крепкому морозу при мягком-то снегопаде?

— Бабушка! — крикнул Ваня ей вслед.

Он хотел спросить, не заблудилась ли она и верно ли идут они с Катей, то есть он знал, но лишний раз увериться не помешало бы.

Старушка, должно быть, не услышала, потому не остановилась, не оглянулась и скрылась за падающим снегом. Эта нечаянная встреча еще больше озадачила и насторожила Ваню.

— Царевич! Ты что, остолбенел?

— Где-то я её встречал раньше, — сказал он сам себе, напрягая память.

Но не вспомнил. Какая-то мысль, будто птица, витала над его головой, готовая сесть ему на темечко. Мысль эту надо было поймать, то есть найти ей словесное выражение — она несла в себе разгадку всего происходящего: и снега, и этих нечаянных встреч.

3.

В движущейся пелене снега видимость — не более, как на десяток шагов. Неужто так до самого дому идти? Ладно бы налегке шагать, а то ведь в сумке вместе с книгами шесть буханок хлеба. Или семь? Нет, шесть сегодня. А бывает и по десять. С такой ношей не попрыгаешь.

Почти каждый день напутственный стон ему вслед, когда отправляется в школу:

— Хлебушка, Ваня, принеси хоть буханочку.

Он догадывался, что у каждого из просителей на уме: мол, ты у нас дурачок, тебе, мол, все равно, что с ношей, что с пустом. Он на то не обижался. Пусть думают вольно, что ни взбредёт им на ум, лишь бы живы-здоровы были.

В магазине села Воздвиженское, кроме хлеба, есть мука и крупа, но это нынче только по талонам, вермишель и соль тоже по талонам. Вот он и отоваривает всю свою деревню. Кому откажешь! Старики да больные в Лучкине, инвалиды да калеки: безногий Митрий Калошин с грузной и всегда недужной женой, сестра его Ольга-горбунья, теть Анна Плетнева, восьмидесяти лет от роду, теть Настя Махонина немного ее помоложе, да хромая Веруня Шурыгина с выводком своих, трое у нее, от трех до пяти лет — тоже хлебоеды еще те! А если им криночку молока на стол поставить, так они покроша и со всей буханкой могут управиться.

Ну, и для себя тоже… Мать пойдет корову доить — Милашка и молока не отдаст, если не угостишь ее хлебной корочкой. А овцы так и торкаются, так и торкаются в ладонь… Даже кошка Ведьма хлеб лопает — раньше не ела, теперь только дай, словно поняла, что с хлебом перебои, уж и хлеб становится лакомством: перестройка идет в государстве российском.