Вид на рай

Я начал основательно готовиться к осуществлению задуманного. Я человек, можно сказать, весьма и весьма дотошный. Мама всегда говорила: «Эллинг, — говорила она, — о тебе можно сказать все, что угодно, но если ты что делаешь, так делаешь основательно». Что правда, то правда. Возразить нечего. Поэтому согласно своему естеству я должен принять завтра утром не легкий душ, а помыться по-настоящему. Произвести серьезную чистку всего тела. Сначала ванна целый час, горячая, сравнимая разве что с пытками. Я воспользовался остатками соли для ванны, которую подарил маме в прошлом году на рождество. Соль дала хорошую пену и источала сильный цветочный запах. После омовения я скреб себя щеткой и стонал. Потом принял душ. От жгучего кипятка до жгучего холода. Снова и снова вперемежку. Под конец: большое полотенце мамы и чистая одежда — от нижнего белья до верхнего платья. И на удивление — совсем новые носки.

Ротовая полость: полоскание водой «Вадемекум» после основательной чистки зубов.

Никогда не предполагал, что на свете существует да еще поступает в продажу такое количество разнообразных типов биноклей и телескопов. Невероятно! Немыслимо! Смех да и только! Понятно, что в главном городе страны должен быть выбор, и неплохой! Но это!.. Большие и маленькие бинокли, огромные бинокли и малюсенькие бинокли; один желтый, как горчица. А телескопы еще больших размеров, почти, как контрабасы или… не знаю даже с чем сравнить еще. Почти два часа я ходил по центральным магазинам и собирал информацию. Потом пошел в любимую мамину кондитерскую Хальворсена, где за чашкой чая и бутербродом с креветками просмотрел все брошюры. (В толк не возьму, для чего на бутерброде лежал кусочек лимона? Полагается так?)

Относительно быстро я понял, что мне нужен сильный телескоп со штативом. Я выбрал телескоп фирмы «Таско»; он стоил почти десять тысяч крон, был сделан в Корее, и моя интуиция, которой я всегда доверял, подсказала мне, что именно его следовало купить. Оформив, как полагается, покупку, я взвалил эту свинцовую, многообещающую ношу на плечи, пошел в самый большой в городе магазин канцелярских товаров и купил две толстые тетради, которые обычно используют для ведения хозяйственных расчетов, и еще привлекательную на вид авторучку.

Остальная работа заняла два дня. Сосед помог принести с чердака старый письменный стол отца. Потом я выкрасил его в белый цвет и поставил в спальне мамы, в углу, далеко от окна. Позже я принес из подвала все, что годилось для воздвижения «мостика». Восемь ящиков добротной работы из винного магазина, которые дядя Альф, давно покинувший этот свет, использовал для книг. Далее, широкие дубовые доски. Из них отец, насколько я знал, собирался своими руками соорудить нечто вроде секретера, но его планам не суждено было свершиться, а у мамы душа не лежала к ним. «Мостик» был построен двумя ударами молотка. Соседи, разумеется, слышали эти стуки, но что в том противоестественного, если молодой человек производит некоторые изменения в квартире после смерти матери? Наводит порядок, например? Результат оказался лучше, чем я предполагал. В середине комнаты возвышалась теперь платформа, приблизительно в полметра над полом. На эту платформу я взгромоздил старое мамино кресло. А перед креслом, на старом телефонном столике, который стоял раньше в передней, установил телескоп. Когда я сидел в кресле, высота была достаточна, чтобы рассматривать все, расположенные теперь подо мной восемь блоков, а вечером и ночью, когда комната погружалась в темноту, никто, конечно, не мог увидеть меня снизу. Исключено. Но вот днем… Не знаю. Здесь стопроцентной уверенности не было, поэтому я решил со временем исследовать ближе и точнее этот вопрос. А пока я начал наблюдения сразу после наступления темноты. Свет в комнате не зажигал, чувствовал себя в полной безопасности, как зверь в берлоге, глубоко, глубоко под землей. И именно это ощущение безопасности имело для меня наипервейшее значение. Быть «пойманным с поличным» (как обычно говорят), то есть с телескопом, направленным на окна соседей, — действие, позволяющее различные толкования. Да еще какие! Ведь могут сразу подумать, по всей вероятности, о сексуальных мотивах, могут рассматривать меня как грязного мелкого маньяка. От одной этой мысли меня бросило в дрожь и передернуло от отвращения.

Теперь я должен был спуститься вниз, чтобы узнать имя женщины. Меня охватило нечто вроде благоговения. Ведь это был старт, начало всего задуманного проекта. (Я был по-прежнему чист, как стеклышко, после уборной снова принял обжигающий душ.) Я покинул свой блочный дом около половины седьмого, когда стемнело. Взволнованный и возбужденный, в предвкушении близкого выяснения неизвестного. Думал еще о том, какие сюрпризы готовит мне нынешний вечер.

Сначала я пошел прогуляться. Хотел продлить состояние наивысшей нервозности. Вниз к торговому центру, далее вверх к спортивной площадке и к бывшей крестьянской усадьбе, превращенной теперь в мотоклуб. Через лес. По дорожке с фонарями по обеим сторонам. В зимнее время, когда выпадало много снега, мы называли ее «Лыжня». Вспомнил детство, первый снег уже в конце октября; тогда зимы действительно были снежными. А теперь лыжи и санки стоят на чердаках без пользы, потому что зимы стали не белыми, а зелеными. Отчего? Дыры в озоне? Следствие оранжерейного эффекта? Ученые не в состоянии ответить точно на этот вопрос, если верить статьям в газете «Арбейдербладет». Сам я отношусь к сложившейся ситуации спокойно. У меня своя жизнь, и я не стану метаться в истерике и рвать на себе волосы, если однажды среднегодовая температура на земном шарике повысится на один или два градуса. Тем более что к снегу и льду никогда не испытывал особой любви. Ребенком, конечно, приходилось бегать на лыжах, но по принуждению, по команде придурочного учителя физкультуры. Последним пришел к финишу, чувствуя привкус крови во рту. Типично, Эллинг! Ликовали все участники соревнования, поскольку я, лучший «бегун» по географии, в который раз уже доказывал, что не в состоянии управлять своим телом. Теперь я только захихикал, негромко, конечно. Да, шел и хихикал. Ненависти не было ни к учителю физкультуры, ни к моим товарищам по классу, но, разумеется, тогда, когда это случилось, было больно и огорчительно.

Сегодня у меня отличное настроение. Я прощаю всех. Моя тайна придает мне силы вынести и мальчишеские выходки, и неразумение взрослых. С улыбкой вспомнил, как старшие ребята из седьмого класса опускали мою голову в унитаз, дабы «выбить из меня дурь», и я почти засмеялся вслух, когда вспомнил, как учитель Брагесен написал родителям письмо, в котором сообщал, что после всего случившегося я посмел стоять в классе с мокрыми волосами, хотя была зима. Да, да. Брагесен умер, а старшие ребята опустились и стали алкоголиками. Гуннар даже убил своего друга и сидел в тюрьме. Так что им как бы воздалось по заслугам. Я не засмеялся, но снова хихикнул про себя и простил их всех за злостные проступки, правильнее сказать, конечно, проявил к ним снисхождение.

Гревлингстиен. Хорошее название. Означает барсучья дорожка. Многие почему-то против барсуков, но только не я. Наоборот, можно сказать, почти люблю их. Блок был, как две капли воды, похож на мой. Третий этаж, парадная «б». Если таблички с именами правильно расположены у звонков, ее зовут Ригемур Йельсен. Я произнес тихо только для себя: Ригемур Йельсен. Р-и-г-е-м-у-р Й-е-л-ь-с-е-н. И если скороговоркой, то получится: Ригемурйельсен. Во избежание ошибок и неточностей я поднялся на третий этаж и посмотрел на имя, выгравированное на медной пластинке на двери. Точно. Ригемур Йельсен. За этой дверью жила Ригемур Йельсен, жила как раз на третьем этаже в блоке на Гревлингстиен 17«б»; там она срывала увядшие листья с цветов, слегка склонив голову набок — точно так, как делала по привычке мама.

Успокоенный, я спустился по лестнице и вышел на улицу. Не знаю, почему, но на глазах выступили слезы. «Ригемур Йельсен, — думал я. — Мы узнаем все о тебе. Можешь положиться на меня».