Любовь и так далее

12. Чего я хочу

СТЮАРТ: Если ничего не просить, то ничего и не получишь.

Точно так же, если ничего не хотеть, то ничего и не получишь.

Еще одно несовпадение. Когда я был маленьким, я получал только то, что мне давали другие. Так была организована жизнь. И я тогда принимал как данность, что в этом есть некая высшая справедливость, некая правильная система распределения. Но никакой справедливости не было. А если была, то не для меня. И не для вас, может быть. Если бы мы получали только то, что дают нам другие, мы получали бы очень мало, правильно?

Все дело в желании, согласны? Когда я был моложе, у меня было много всего, чего я делал вид, что хочу, или говорил, что хочу, исключительно потому, что этого хотели другие. Я не говорю, что стал старше и мудрее — ну, может быть, самую капельку, — но теперь я хотя бы знаю, чего я хочу, и не трачу зря время на то, чего не хочу.

И если ты одинок, если у тебя никого нет, тебе не надо переживать за то, чего хочет кто-то другой. Потому что такие переживания тоже отнимают время, и много времени.

ЭЛЛИ: Стюарт — не птичка шалашник. Прошу прощения, но мне смешно, когда я это говорю.

Я спросила его:

— И куда ты ее повесишь?

Он не понял:

— Кого повешу?

— Картину.

— Какую картину?

Я ушам своим не поверила.

— Ту, которую я вернула на прошлой неделе. За которую ты мне заплатил наличными.

— А-а. Вряд ли я ее буду вешать. — Он увидел, что я жду объяснений, и добавил: — Как ты уже заметила, я не птичка шалашник. Тебе она нравится?

— Мне? Нет. Ее разве что на помойку снести.

— То же самое, как ты говорила, сказала бы Джил.

— Ну, я разглядывала эту картину, в общей сложности, часов пятнадцать, так что я полностью с ней согласна. — Стюарт, похоже, ни капельки не расстроился. — Ты говорил, у тебя есть причины, чтобы отдать эту картину на реставрацию. Интересно, какие? — Он ответил не сразу, и я добавила не без сарказма: — Мистер Хендерсон.

— А-а, ну… мне хотелось с тобой познакомиться и расспросить про Джилиан с Оливером, как у них дела.

— То есть, никто меня не рекомендовал?

— Нет.

— Если тебе хотелось узнать, как дела у Джилиан с Оливером, почему ты у них самих не спросил? Насколько я поняла, вы давние друзья.

— Понимаешь, в чем дело. Мне хотелось узнать, как они поживают на самом деле. Люди, когда у них спрашиваешь, не всегда говорят то, что есть. — Он понял, что я не верю его объяснению. — Ну, хорошо. Мы с Джил были женаты.

— Господи. — Я сразу полезла за сигаретой. — Господи.

— Да. Не угостишь меня сигаретой?

— Ты же не куришь.

— Нет. Но сейчас мне хочется закурить. — Я дала ему сигарету, он прикурил, сделал затяжку, и вид у него был немного разочарованный, как будто он только сейчас сообразил, что это не есть решение текущей проблемы.

— Господи, — повторила я. — А почему… ну, ты понимаешь… почему вы расстались?

— Из-за Оливера.

— Господи. — Я не знала, что говорить. — А кто еще знает?

— Они. Я. Мадам Уайетт. Ты. Еще несколько человек, с которыми я не виделся много лет. Моя вторая жена. Моя вторая бывшая жена. Девочки пока не знают.

— Господи.

Он рассказал мне все без утайки. Очень конкретно — только факты. Как в газетной статье. Но в то же время он рассказывал так, как будто все это случилось только вчера.

ОЛИВЕР: Мой первый конвертик с зарплатой. Образно выражаясь. Поскольку конвертика как такового не было. «Денежку», как это называют мои коллеги-водилы, просто сунули мне в протянутую ладонь, и сей дивный миг был подобен соприкосновению с божественным в Сикстинской капелле. Желая исполнить свой первый долг — дух Ронсевальского ущелья еще бродил у меня в крови, — я направил стопы к дому номер 55. Едва заслышав за дверью шарканье мягких тапочек миссис Дайер, даже не дожидаясь, пока она мне откроет, я сразу упал на покаянное колено. Она посмотрела на меня безо всякого интереса, без узнавания, понимания, осознания — в общем, без ничего.

— Одиннадцать двадцать пять, миссис Дайер. Лучше поздно, чем никогда, как говорится в Хорошей Книге. [107]

Она взяла деньги и — «Etonne-moi! [108]», как сказал Дягилев Жану Кокто — принялась их пересчитывать. Потом они скрылись из виду в каком-то неприметном кармане. Ее сухие, как будто присыпанные пылью губы медленно приоткрылись. Сейчас Грешник Олли получит полное отпущение.

— С вас еще проценты за десять лет, — сказала она и захлопнула дверь у меня перед носом.

Ну что, разве жизнь не полна неожиданностей? Миссис Дайер — главная старуха-процентщица, подумать только! Всю дорогу от крыльца до калитки я пропрыгал на одной ножке, словно радостный маленький эльф.

Мне действительно стоит на ней жениться.

Только я, кажется, уже женат.

ДЖИЛИАН: Я старалась научить девочек, что выпрашивать — это нехорошо; что если тебе вдруг чего-нибудь захотелось, это не значит, что все должны все бросать и бежать исполнять твое желание. Разумеется, я им этого не говорила. Я говорила это по-другому. На самом деле, чаще я вообще ничего не говорила. Дети лучше усваивают уроки, которым учатся сами, без наших подсказок.

Я была в шоке, когда в первый раз — с Софи — столкнулась с тем, как сильно ребенок может чего-то хотеть. Я замечала это и раньше, еще до того, как у меня у самой появилась дочка, но замечала как-то мимоходом. Ну, знаете: вы приходите в супермаркет, и там обычно присутствует хотя бы одна раздраженная мама с двумя детишками, которые хватают все с полок и кричат: «Хочу это», — а мама говорит: «Поставь на место», или «Потом, не сегодня», или «У тебя и так всего полно», или, гораздо реже, «Ну хорошо, давай купим». Я всегда воспринимала подобные публичные выступления как примитивное испытание сил — чья возьмет, — и всегда думала, что это родители виноваты, что ребенок такой капризный. Плохо, значит, воспитывали. Теперь-то я понимаю, какой я была категоричной и несправедливой. Но это все от незнания.

А потом я увидела, как ведет себя Софи, если ей вдруг чего-нибудь сильно захочется — в магазине, в гостях, в рекламе по телевизору. Я, когда была маленькой, так себя не вела. Помню, у дочки наших друзей была плюшевая сова. Не какая-то редкая или особая, а самая обыкновенная игрушечная сова, которая сидела на жердочке, как попугай. Софи ужасно хотела эту сову, она мечтала об этой сове; несколько месяцев только о ней и говорила. Она не хотела другую такую же, она хотела именно эту; и ей было не важно, что это — чужая сова. Софи стала бы настоящим домашним тираном, если бы я ей позволила нас затиранить. Оливер, разумеется, разрешил бы ей все.

Мне кажется, дети искренне убеждены, что когда они говорят, что им хочется этого или того, они тем самым выражают себя как личность. Конечно, они не знают таких понятий как «самовыражение», им просто хочется обратить на себя внимание, хочется утвердиться. Я считаю, что это плохо скажется для них в дальнейшем: захотел — получил. На самом деле все происходит совсем не так. Как объяснить ребенку, что для взрослых это нормально — хотеть чего-то, зная, что ты никогда этого не получишь? Или наоборот: ты получишь, чего ты хочешь, и вдруг поймешь, что ты этого не хотел или что это совсем не то, что ты думал?

МАРИ: Я хочу кошку.

МАДАМ УАЙЕТТ: Чего я хочу? Ну, поскольку я уже старая — нет, пожалуйста, не перебивайте, — поскольку я уже старая, у меня остались только такие чувства, которые Стюарт называет «мягкими». Ничего себе так получилась фраза, да? Для себя я хочу уюта и покоя. Я больше уже не хочу ни любви, ни секса. Я предпочитаю хорошо сшитый костюм и филе палтуса. Мне хочется книгу, которая написана хорошим стилем, и чтобы конец был непременно счастливым. Я хочу, чтобы все были вежливыми. Хочу время от времени общаться с друзьями, которых я уважаю. Но обычно я хочу чего-нибудь не для себя, а для других — для моей дочери, для моих внучек. Я хочу, чтобы жизнь у них была лучше, чем у меня и у тех, кого я близко знала. Чем дальше, тем меньше мне хочется. Видите, у меня остались теперь только мягкие чувства.