Они смотрят со звёзд (СИ)

Белоусова Екатерина Анатольевна

Они смотрят со звёзд

С самого детства я подозревал неладное. Только не мог понять, что именно с отцом не так, и когда это началось. Зато теперь я, кажется, вспоминаю...

Он изменился после смерти деда. Помню похороны: всё было нормально, насколько может быть нормально, когда умирает близкий. По крайней мере, отец был спокоен, говорил мне, что никто не вечен, а дед прожил долгую жизнь. На обратном пути, в поезде, отец даже пытался шутить. Он раньше всегда шутил.

Но мы вернулись домой, в нашу холостяцкую берлогу, и мой привычный, настоящий папа будто остался за дверью, а в квартиру вошёл уже кто-то другой. Выглядел как отец, говорил его словами... Да только когда смотрел на меня, всё внутри замирало. В глазах появилось нечто сильное. Хотелось провалиться сквозь землю под этим взглядом, и одновременно тянуло к нему, потому что там было Знание. И казалось, вот-вот поймёшь что-то важное, но спросить я не мог: ни с того ни с сего брала оторопь. Сам отец тоже ничего не объяснял, а вскоре и вовсе замкнулся, постоянно думал о чём-то и редко говорил, а читать по глазам я не научился.

Этот новый отец меня завораживал и пугал, и я придумал историю, чтобы объяснить самому себе необъяснимые изменения. История родилась, когда мы с пацанами травили байки-страшилки в вечереющем дворе.

— А мой папа — инопланетянин, — выдал я.

И дальше всё рассказалось как по маслу: как отца похитили, как в его тело вселился инопланетный разум, и теперь по ночам он разговаривает во сне на непонятном языке... Мальчишки слушали на удивление серьёзно. Конечно, чёрных рук и человека-из-колодца испугаться уже не получалось, выдумка о копытах Марины Игнатьевны, нашей директрисы, не подтвердилась, а здесь история о знакомом человеке. Не буду же я об отце врать?! Я и сам поверил, поверил до дрожи в коленках, появившейся перед дверью в квартиру, поверил до хрипоты в ответ на папино «Привет, Женька. Что-то ты загулялся».

Но этот испуг быстро забылся.

Неприятности накрыли нас с отцом широкой чёрной полосой. На смену глупым страхам пришли ежедневные переживания и тревоги. Отца выгнали с работы. Их отдел в металлургическом институте занимался разработкой новых сплавов. Месяца два перед увольнением отец приходил с работы поздно, уходил чуть свет. А потом оказалось, что он сорвал важный оборонный заказ, я понял это из обрывков телефонных разговоров и гневного письма из института, которое отец оставил на кухонном столе. Я спросил тогда:

— Пап, ты ведь работал с утра до вечера. Они врут, да?

Отец рассеянно погладил меня по голове:

— Все врут, Женька... Я сделал то, что должен. Ты знаешь, что такое озарение?

Я пожал плечами:

— Примерно.

— Так вот, мною двигало оно. Я забросил тот заказ, но создал лучшее! Этот сплав не годится для тяжёлой техники, не пойдёт для самолётов и пушек, но откроет людям новые пути. Далёкие пути...

Отец ушёл в свои мысли, я нетерпеливо кашлянул, и он очнулся:

— Женька-Женька... Я просто понял, что должен делать сейчас, над чем работать дальше. Всё понял. Жить как раньше не могу, но не жалею. Буду заниматься своим изобретением, пока дома, а потом, глядишь, какое-нибудь местечко найду.

Отец помолчал, потом добавил:

— Когда-нибудь ты меня поймёшь и тоже найдёшь своё Дело, с большой буквы, самое важное.

Я стал бояться за папин рассудок. Никогда раньше он не говорил так — загадочно, неопределённо.

И никогда раньше он не выходил по ночам гулять. Собственно, уходы обнаружились случайно. В детстве сон у меня был крепкий, а в ту ночь я проснулся — будто дёрнуло что-то. Сел на кровати и понял, что входную дверь пытаются открыть. Надо было заорать, но горло стиснул страх. Я пробрался в комнату отца и испугался ещё сильнее: его не было в кровати.

Звук между тем прекратился, я метнулся на кухню, в ванную, но отца не нашёл. Из-под ванны извлёк газовый ключ и двинулся к притихшей входной двери. Почему папа хранил инструмент в таком неподходящем для него месте, я не знаю, но в ту ночь был благодарен за это.

В глазок была видна скупо освещённая пустая лестничная клетка. Я пробежал к окну, выглянул: из нашего подъезда вышел мужчина и спешно зашагал в сторону гаражей. Не знаю, что двигало мной — безумие или отчаяние — но я похватал одежду, ещё раз убедился в направлении движения «взломщика» и в обнимку с тяжёлым ключом кинулся в погоню.

Когда я выскочил из подъезда, моя цель как раз поворачивала за гаражи. Через две минуты и я был там. Мужчина стоял на пустыре, задрав голову вверх, а руки глубоко сунув в карманы плаща. Кроме него вокруг не было ни души.

Я чувствовал, что должен сделать хоть что-то — зачем иначе было догонять незнакомца и зябнуть под накинутой на голое тело ветровкой? До злоумышленника было шагов двадцать. Если кинется, успею удрать, подумал я тогда и смело окликнул его. Вернее, хотел выкрикнуть бравое и решительное «Эй!», держа перед собой увесистый газовый ключ, но вместо этого издал полузадушенный вой. Мужчина повернулся ко мне, и я прозрел: это был папа.

Со стыдом и страхом я подошёл к нему, уже спешащему мне навстречу. Отец обнял меня, принялся говорить о том, что ночной воздух чист и полезен, а меня он не хотел будить.

Я отстранился и спросил:

— Пап, только честно... что ты тут делал?

Он замялся на секунду, потом до нелепости торжественно вскинул руку, указывая в небо:

— Смотрел на звёзды. Женька, подними глаза и скажи, что ты видишь.

Я пожал плечами. Было зябко телу и неуютно душе:

— Звёзды. На них можно посмотреть и из окна.

Отец ответил:

— Здесь лучше видно. И кажется, что чуточку ближе.

Далёкие небесные шары светили холодно, и мне совсем не хотелось смотреть на них.

— Пойдём домой, пап.

— Погоди, Женя. Раз уж ты здесь, скажи: что ты чувствуешь, о чём думаешь, глядя на них?

— Мне холодно, и я хочу домой.

Отец смотрел внимательно и, кажется, расстроенно. В его глазах всё ещё было нечто, называемое мной неведомым Знанием, но оно больше не притягивало меня. В этих глазах отражались звёзды, холодные и далёкие. Папа и сам стал другим, чужим и непонятным.

Я сжимал в ладони тяжёлый ключ, держался за него, как за соломинку, потому что чувствовал потерю единственной прежней опоры — отца.

Когда мы всё-таки пошли домой, по пути папа донимал меня вопросами. Я отвечал, но ответы ему не нравились. Сейчас уже и не вспомнить всего, о чём шла речь той ночью. Всплывают лишь обрывки фраз:

— Как по-твоему, Жень, откуда взялся на Земле человек?

— Человек произошёл от обезьяны, это всем известно.

— А как обезьяна стала человеком?

— Человеком её сделал труд.

— Ты веришь в это?

— Ну да... А ты? — я остановился, озарённый внезапной догадкой. — Ты поверил в бога?

— Я поверил... вернее, я узнал и знаю теперь точно, откуда мы все взялись. Пройдёт время, и ты узнаешь. И все люди... — при этих словах он остановился и долгим взглядом блуждал среди звёзд.

Я вспоминаю это сейчас, спустя четверть века, стоя под ночным небом у раскопки.

В археологию меня привел случай, но изучение древностей поистине оказалось моим Делом с большой буквы, о котором говорил отец.

После увольнения из института он организовал дома мини-лабораторию, засел за справочники, ставил опыты с металлами и писал статьи в научные журналы. Твердил, что совершил открытие, способное перевернуть представления о космических полётах. Якобы корабли с двигателями, созданными из нового сплава, способны без износа и повреждений перемещаться на прежде недоступные расстояния и с доселе невиданной скоростью. Отклика и одобрения его письма не вызвали. Новым металлом заинтересовались подозрительного вида коммерсанты, но отец не стал с ними связываться. И лишь несколько лет назад открытие дождалось признания. По иронии судьбы, тот самый металлургический институт теперь выполняет разработки для космической индустрии.