У ног лежачих женщин

анта как бы сбоку, со стороны его родинки над губой.

Панин тихо скрипнул половицей, заглядывая в комнату. Он видит нежный и хрупкий профиль жены, тень же ее головы на стене - разухабистая, смелая, почти нахальная тень. Это потрясает Панина. "Ей бы в жизни чуток смело-сти, думает. - А она - агнец безответный. На стене же, на стене - черт знает что! Как не она".

- Людочка! - говорит он тихо. - Людочка!

Хоть и тихо сказал, а спугнул, дернулась Людмила Васильевна в испуге.

- Да что ты, детка! - кинулся Панин. - Это же я! Я!

- Вижу, не волнуйся! Я просто задумалась! - Людмила Васильевна смотрит на Панина серьезно и почему-то строго. - Скажи, пожалуйста, - говорит она, показывая тонким и ломким пальцем на лежащую в ее ногах фотографию лейтенанта. - Кто этот человек?

Ах ты, Господи! Весь спохватывается Панин. Ведь вы-бросил он все фотографии физика, выбросил. Собственными руками рвал на мелкие кусочки и выбрасывал, рвал и выбрасывал.

Откуда же эта?

- Я сейчас ее выброшу, - говорит Панин, - сейчас, детка. Это чужой нам человек. Как он тут оказался, понятия не имею.

- Это не Игорь, - Людмила Васильевна говорит опасным голосом, голосом приближения к забытью и мраку. Панин убить себя готов, что дал фотографии, что не перелистнул для страховки альбом. Идиот, старый идиот. Что же ему сделать, чтоб удержать Людочку тут, в этом, совместном с ним месте и времени, как не отдать туда, куда ему нет дороги и где она одна-одинешенька. Как? Сказали бы ему: "Разбежись, Панин, на скорость и ударься головой об стену, вот и будешь всегда с ней - в свете и во мраке". Он бы так разбежался, он бы так выставил лоб вперед, чтоб уж точно достичь цели, наверняка.

- Не Игорь, - повторяет Людмила Васильевна. - Это другой человек, и я его видела и знаю.

- Так столько же похожих людей на свете, деточка, - шепчет Панин. - Вот сосед наш Сорока вылитый гетман Скоропадский, я, как увидел, просто обмер. Ну и что? Вариант природы. Не больше того...

Конечно, он не ожидал крика. Совсем наоборот, он возлагал надежды на Скоропадского, как на ловкий исторический маневр. Людочка зацепится мыслью за гетмана и удержится тут и сейчас.

Она же закричала, и такого еще не было.

- Сын Сороки! - кричала она. - Не сын Сороки!

Панин побежал за тазиком, за полотенцем, за шприцем, за ампулой.

Панин знал, что делать...

- Миняева заховали в сером костюме, - сказал Сорока. - Я про эту вещь не знал.

- Исподнее тоже проверили? - ехидно спросил Панин. - Знакомы ли вам, пардон, трусы, майка?..

- Ты выступаешь как вечный, - спокойно отвечал Сорока, - а я смотрю с точки зрения собственной смерти. Вот ты, к примеру, приготовил себе костюм туда?

- Не собираюсь, - ответил Панин. - В голову не беру.

- Надо брать, - вмешался Шпрехт. - Надо. Генуг - он всем генуг. У меня в одном пакете - мое. В другом - Варино. Она так сказала, а я понял: правильно. - Без перехода Шпрехт добавил: - Мы сегодня с ней стояли со стулом. Она так решила. Варя расходится