Из жизни одноглавого. Роман с попугаем

Не прошло и минуты, как я бегло нащелкал на пустом экране:

ПЕТР! НЕ ХОДИТЕ НА ОТКРЫТИЕ МНОГОФУНКЦИОНАЛЬНОГО ТОРГОВО-РАЗВЛЕКАТЕЛЬНОГО ЦЕНТРА «ОДИССЕЯ» С ПОДЗЕМНОЙ ПАРКОВКОЙ! И НЕ ПЫТАЙТЕСЬ НАВРЕДИТЬ МИЛОСАДОВУ! ВСЕ УЖЕ ПРОДУМАНО, МЕСТЬ НЕИЗБЕЖНА! А ВЫ ТОЛЬКО ИСПОРТИТЕ ВСЕ ДЕЛО И ПОДСТАВИТЕ СЕБЯ ПОД УДАР! ЗОРРО.

Принтер негромко загудел, протягивая лист. Я осторожно сложил его вчетверо, унес в прихожую, до поры до времени сунул наверху вешалки под одну из шляп Аркадия Тимофеевича, а вечером, когда Серебров зашел по какому-то делу, выгадал секунду, чтобы затолкать листок в карман его куртки.

***

Утро того дня, на которое было намечено открытие многофункционального торгово-развлекательного центра «Одиссея» с подземной парковкой, лично для меня ничем не отличалось от многих предыдущих.

Позавтракали, привели себя в порядок.

Попутно Наталья Павловна рассказала мужу и сыну, приветливо смотревшим на нее с фотографий, обо всех наших скорбных делах. Дескать, нынче откроется ТЦ, и Милосадов станет его директором. И что Петя Серебров вчера вечером признался Светлане Полевых, как самому близкому человеку, под клятвенное обещание не выдавать секрет, что в день открытия «Одиссеи» намеревается прилюдно съездить Милосадову по роже, а там будь что будет. А Светлана Полевых, боясь за него, тут же раззвонила Наталье Павловне и Красовскому, моля что-нибудь предпринять — да так, чтобы сам Петя о ее предательстве не узнал…

— Ах, Соломон Богданович, вы один, что ли, хотите остаться? — услышал я привычное. — Нет уж, лучше, как шерочка с машерочкой, в библиотеку. Не возражаете?

Пошли «в библиотеку».

Явились в одиннадцатом часу и, как оказалось, очень вовремя.

Весь торговый центр, куда ни взгляни, сиял, сверкал и лучился чистотой.

С обеих сторон неохватного глазом фигурного портала гроздьями свисали где хмурые химеры, где веселые обезьяны, полуспрятавшиеся в гипсовой вязи тропических лиан. В мерцающей глубине неспешно вращались огромные двери. Справа и слева от входа на многие десятки метров топырились, налезая друг на друга, гирлянды цветов и гроздья воздушных шаров. Разноцветные искристые ленты увивали парапеты, горящие медным жаром водосточные трубы и карнизы, плевательницы, столбы уличных люстр и сами люстры — и даже выстроившиеся в несколько строгих каре бесчисленные ряды стальных тележек.

— Наталья Павловна! Дорогая!.. Валя!.. Зоя!..

Собрались все — и Коган, и Калинина, и Екатерина Семеновна, и девушки из пополнения, и девочки из абонемента, и даже таджикская женщина Мехри в праздничном красном платье, подол которого почти закрывал краешки шаровар, застенчиво улыбалась из-под белого с каймой платка, — в общем, все были здесь.

Я все озирался, надеясь увидеть Петю, Светлану Полевых или хотя бы Красовского, — но тщетно.

Большую площадь перед входом захлестывал народ. Металлические ограждения держали только узкий коридор, застеленный алой ковровой дорожкой от автостоянки до входа.

Голоса, нетерпеливые выкрики, детский визг и гудки машин на ближайших улицах складывались в широкий гул, перебить который мог только гром музыки. Присобаченные где-то по стенам ТЦ громкоговорители щедро заливали площадь: то полковые оркестры, то Пугачева, то вдруг мощно запиликал «Танец маленьких лебедей», а когда что-то визгнуло, будто игла проехалась по пластинке, из динамиков тяжело и грозно понеслось:

Забота у нас простая,

Забота наша такая…

В тот же миг показался кортеж.

Я задрал голову к небу, надеясь увидеть в нем все то, что надеялся увидеть.

Однако ясное небо неприятно поражало своей пустотой.

Боже, как я нервничал! И вчера нервничал, и сегодня утром. А сейчас меня просто колотило. Господи, ну неужели опоздают?!

Длинный черный лаковый автомобиль медленно приближался, сопровождаемый роем мотоциклистов в желтых шлемах.

Пока я ходить умею,

Пока глядеть я умею!..

Мотоциклисты плавно и почти бесшумно разъехались право и влево, лимузин остановился у начала ковровой дорожки.

Кто-то из группировавшихся здесь представителей менеджмента подскочил, чтобы распахнуть дверцу.

Первым показался… нет, не Милосадов.

Высунулась нога в брючине и лаковом ботинке… и представитель менеджмента поддержал батюшку, помогая ему выбраться на свет божий и встать на твердую землю.

Батюшка распрямился, ряса расправилась, закрыв и ботинки, и брючины. Он был пузат, широкоплеч, осанист: борода лопатой, ярое сверкание килограммового креста на груди.

Не теряя времени даром, батюшка принялся то щедро рассыпать в толпу направо-налево крестные знамения, то кропить святой водой.

Толпа довольно поревывала.

Задыхаясь от нетерпения, я смотрел вверх. Ну где же, где?

И вдруг увидел краешек серой тучи.

Вот они!

Туча быстро приближалась.

Успеют?

Не успеют?..

Вот и Милосадов неспешно ступил на асфальт.

Высадив его, лимузин тут же начал неторопливо пятиться.

Милосадов встал рядом с батюшкой, так же обращаясь направо и налево и стремясь, вероятно, охватить своим вниманием все пределы и края человеческого сборища; но не крестил, а только ослепительно улыбался (бросая при этом на толпу отблески своих роскошных зубов, какие бывают от электросварки), раскланивался и складывал ладони над головой: хлоп-хлоп, хлоп-хлоп.

По-доброму щурясь и расплываясь в широкой улыбке, батюшка время от времени оборачивался к нему, к герою дня Милосадову, и обеими руками торжественно указывал на него, как на виновника события. А то еще поощрительно, по-товарищески хлопал именинника по плечу и выбрасывал перед собой правую руку с задранным кверху большим пальцем.

Всякий раз его жесты вызывали в толпе новую бурю аплодисментов и гомон радостных возгласов.

Между тем уже можно было различить, что наплывающая издалека туча не сплошная: рассеченная ровными прогалами, она состояла из каких-то отделений.

Представитель менеджмента с поклоном протянул Милосадову микрофон.

В эту секунду я увидел Петю Сереброва — он торопливо катил кресло со Светланой, что-то быстро повторяя ей на ходу; припарковал возле стены, наклонился, чтобы поцеловать, и, оставив ее там, начал в одиночку решительно протискиваться в первые ряды.

Светлана что-то кричала ему в спину, бессильно сжимая кулаки, — я не расслышал ее слов за гулом и гоготом.

Я мог понять, почему он не слушает ее — потому что, конечно, ему хотелось показать себя сильным мужчиной: сказано — сделано, обещал — получите! Но почему он пренебрег моим предупреждением, подписанным именем самого Зорро?! Сумасшедший!

Красовский тоже был здесь. Он стоял с левого края, взволнованно озираясь и отчаянно морщась. Он не видел Сереброва и не мог знать, с какой стороны тот появится, а Серебров уже настырно продирался сквозь толпу, и у Красовского, даже если бы он его увидел, не было шансов догнать, чтобы помешать задуманному.

Туча приближалась. Уже можно было понять, что ее образуют птичьи стаи. Они мчались быстро, мощно и организованно: поотделенно, поэскадрильно — как, наверное, когда-то советские бомбардировщики летели на Берлин.

— Дорогие друзья! — весело, радостно и солидно сказал Милосадов.

Сизые шли стройными рядами. Ряды строились в каре. Одну эскадрилью от другой отделял узкий промежуток.

Первые эскадрильи начинали снижаться.

— Дорогие друзья, — повторил Милосадов, раскланиваясь и поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, чтобы всех наделить своим вниманием.

Многие в толпе задрали головы.

Кто-то уже показывал пальцем.

— Сегодня большой и знаменательный день, — с достоинством начал он.

Залп!

Совершив бомбометание и отстрелявшись, первая эскадрилья сизых, ведомая своим серым, пошла на крутой вираж, взмывая к солнцу.