Самая большая подводная лодка в мире

— Не пиши ему ничего обо мне, — говорит Буффало.

Она пытается придумать красивую фразу, говорит о некоем внезапно появившемся импрессарио, о большом турне по Европе, об удаче, которую она не может упустить.

Когда он вернется от Бебера, с распухшими от горячей воды руками и без единой мысли в голове, он, узнав новость, будет, конечно, счастливейшим из людей.

Еще она пишет, что обязана своим триумфом ему и что только рядом с ним она мечтает провести остаток жизни.

— Ты что, роман пишешь? — бросает Буффало, начавший проявлять нетерпение.

— Я Окончила.

Она кладет письмо на видное место, на кухонный стол, рядом с цветами, которые Жиль принес накануне, с теми мелкими полевыми цветами, далекими от блеска и славы, цветами настолько чахлыми, что они увяли за одну ночь.

* * *

В этот поздний час столы в «Блудриме» уже давно опустели. Только Сиум и Макс сидят за бутылкой водки.

Макс остался после ухода остальных, чтобы побеседовать с Ким и передать ей кулек со сладостями: сдобной булочкой, фруктами, шоколадом с орехами. Но Ким крепко спала, свернувшись калачиком. Он поставил кулек возле канистры с водой и на цыпочках вышел.

Спустя некоторое время Сиум налил ему холодной водки и поведал о своем плане. Они долго и подробно обсуждали детали операции.

— У вас очень скоро закончатся запасы топлива и продовольствия, — говорит Макс, — вам придется зайти в какой-нибудь порт. «Саратов» достанут даже на краю света, и ваше приключение закончится за решеткой.

— Вполне возможно, — говорит Сиум, поглаживая бороду, — но как знать, может быть, судьба готовит нам иные сюрпризы.

— Вижу, вы не передумаете.

— А вы уверены, что не хотите отправиться с нами?

— Простите, я не вижу большого смысла в этом безнадежном круизе.

— Но разве всегда следует вкладывать в свои действия смысл, если пытаешься изменить ход вещей? Свобода часто бывает врагом здравомыслия.

— Сто дней свободы — максимум, а потом расплата.

— Нет такой свободы, которой был бы твердо гарантирован завтрашний день.

Макс опускает голову, как застигнутый врасплох ученик. Его слова не имеют ни малейшего веса; едва произнесенные, они растворяются в безмолвии. Он пытается разгадать, откуда старый узбек вылавливает свои — из восточной ли мудрости или из темных глубин страданий и унижений, наполнявших его долгую жизнь.

— Мы снимаемся с якоря в ночь с пятого на шестое, — продолжает Сиум. — Если до этого времени передумаете, будете на борту желанным гостем. Это касается и ваших друзей. Но в любом случае я просил бы вас о молчании. Кроме Нука и вашей юной подруги, вы единственный, кто посвящен в мой план.

— Вы говорили об этом с Ким?

— Да. Она решила отправиться с нами.

— Это сумасшествие… — едва выдыхает Макс и тут же жалеет об этом легковесном слове, которое лопнуло, как пузырь, едва сорвавшись с его губ.

— Когда я был в плену у японцев, отчасти именно сумасшествие позволило мне выжить. Тому, кто стоял обеими ногами на земле, не долго удавалось сохранять голову на плечах. У нас в Узбекистане говорят: дрозд, хмельной от бузины, скорее спасется от охотников, чем тот, который ел слизняков.

— Я не хотел вас обидеть, Сиум. Я просто беспокоюсь за вас и за девочку.

— За девочку не волнуйтесь. У нее за плечами немного лет, но это годы страха и несчастья. Ей хорошо в брюхе «Саратова». Она мне сказала, что хочет остаться здесь по крайней мере на девять месяцев.

— Я думаю, это из-за матери. Она часто говорила о ней. Она мечтает больше не быть обязанной ей своим рождением.

— Вот видите, мечты оказываются сильнее всего.

— Я мечтал больше ничем не быть обязанным словам, — говорит Макс, — но это была неосуществимая мечта.

— Так выпьем за неосуществимые мечты! — говорит Сиум, разливая остатки водки в стаканы.

* * *

В течение двух дней Жиль пребывал в полной эйфории. Он хранил письмо Пиу в нагрудном кармане и без конца перечитывал его. Вечером он отправлялся праздновать хорошую новость в «Блудрим», но старался не напиваться, чтобы не расплескать ненароком полноты своего счастья. Он рассказывал о чудесном вознесении Пиу всем: Максу, Тону, Пеле и даже механикам-узбекам, которые слушали его, не понимая ни слова, но улыбались при виде такого разлива радости.

Только на исходе третьего дня Жиль задумался о своем собственном существовании. Он представил, как слоняется целыми днями в унылой тишине пустых комнат, непрестанно перечитывая письма Пиу. Увидел, как по утрам открывает объятия ее бесплотному образу, хранимому другой половиной опустевшей кровати. Тогда-то и заметили, как он стал сморщиваться, словно побег виноградной лозы, схваченной заморозками, тогда-то он и начал пить как другие.

Каждый вечер Макс и Тон составляют ему компанию и стараются поддержать его на плаву. Пеле очень скоро отдалился от них. Ему хватает и собственного горя.

— Не дай себе сдохнуть, — говорит Тон. — Вот к примеру я: уже несколько недель, как сбежала Хлоя. И вовсе она не у сестры в Испании, я справлялся. Я все ломаю голову, где ж это она шляется и чего ждет. Ты-то хоть знаешь, почему Пиу уехала.

— Ты прав, — говорит Жиль. — По совести сказать, я всего лишь грязный эгоист.

— Вовсе нет, — говорит Макс. — Просто вам обоим не помешало бы съездить куда-нибудь, чтобы слегка развеяться.

— Чтобы путешествовать, нужны бабки.

Максу очень хочется рассказать им о планирующемся бегстве «Саратова», но слишком крепка еще их связь с корнями жизни, чтобы они могли воспарить так высоко. Он открывает очередную бутылку водки, щедро наполняет стаканы.

— Странно, — замечает Тон, — давненько уже мы не видели Буффало.

— Надо бы справиться о нем, — говорит Жиль, — может, он болен.

Они болтают о разных пустяках, чтобы вырваться из власти отсутствующих женщин. По прошествии нескольких часов алкоголь освобождает их мысли от горя и тоски. Все вокруг как будто уменьшается в размерах. Они уже не различают колышущихся отсветов душ, словно воспарили ввысь и смотрят на мир, свесившись из корзины воздушного шара.

Макс выбирает этот момент, чтобы перевести разговор на будущее умерщвление подводной лодки. Прикинувшись пьянее, чем был на самом деле, он рисует ночную отлучку, дерзкое плавание, которое будет одновременно и щелчком по носу существующему порядку, и великой данью свободе.

Когда он видит, каким светом радости озаряются их лица, он уже не колеблется и говорит им о том, что авантюра тайно готовится в недрах «Саратова» и что отправление назначено через три дня.

[13]

Пятого октября в полночь, когда начинает закипать сизигийный^[13] прилив, наполнение резервуаров идет уже полным ходом. Нуку удалось соединить полкилометра шлангов, по которым движется непрерывный поток мазута. Насос, установленный им на клапан емкости, издает ритмичное посвистывание, и это единственный звук, нарушающий тишину ночи.

Последние ящики загружены через люки. Чтобы не привлекать внимания к этим маневрам, прожектор на мостике зажигать не стали, и хождения туда и обратно происходят в темноте, едва разбавленной лунным светом.

Трое рабочих-татар присоединились к экипажу, и, таким образом, не хватает всего одного человека, чтобы обеспечивать вахты. Шаги непрерывно грохочут по палубе, в залитом красным светом центральном посту кипит оживление.

Сиум отказался от использования мегафонов и пронзительным голосом отдает приказания, бегая от одного люка к другому. Его дыхание учащается, он мало спал последние дни. Нужно было проверить цилиндры мотора и гидравлическую систему руля, проконтролировать все жизненные функции и починить дверь, ведущую в торпедный отсек по правому борту, который отныне стал доступным. Но Сиум не чувствует усталости. На сердце у него легко, и хмель отплытия горячит кровь.