Самая большая подводная лодка в мире

— Хлоя! Хлоя вернулась! — горланит Тон, поворачиваясь к ней.

Вытянув вперед руки, он, пошатываясь, идет навстречу светящемуся платью. Он не видит ничего, кроме пламени этой материи, и вскоре касается его кончиками пальцев.

— Вернитесь, Капитан! — кричит Пеле. — Это не Хлоя.

Тон ощупывает женщину сквозь мерцающее платье. Он просовывает руки ей под мышки, скользит ими вдоль ее тела и возвращается к груди.

— Да, — говорит он, — это не груди Хлои.

— А что с ними, с моими грудями? — спрашивает Пиу.

— Ничего. Но это не груди Хлои, вот и все.

— Они слишком жирные, да?

Тон взвешивает их, играет ими в своих ладонях.

— Нет, они круглые и очень нежные. Будто дыни, снятые на Троицу.

— Видишь, ты сама себе морочишь голову! — говорит внезапно появляющийся Жиль. — Еще ей кажется, что у нее слишком толстые ляжки, слишком толстый зад. Скажите ей, Капитан, и ты, Пеле, скажи ей.

Теперь они уже вдвоем шарят наугад руками по сверкающей ткани, которая извивается словно огонь в ночи.

— Дыни и круглые тыквы, — говорит Тон. — Настоящие женские плоды, в самый раз.

— Да, — говорит Пеле, — когда я был маленьким, я часто гладил в парке статуи голых женщин. Мои ладони часами хранили форму камня. Я вдыхал их запах, касался ими своего рта. Ты сейчас такая, Пиу, что тебя можно было бы превратить в статую и поставить в парке.

— Вы говорите все это, чтобы сделать приятное Жилю. На самом деле я для вас всего лишь колобок.

— Ты и вправду хочешь увидеть, как ты на нас действуешь? — спрашивает Пеле.

— Да, — кричит Жиль, — покажите ей!

Светлое платье пламенем взвилось в ночи и упало на землю. Распростертое, сияющее, оно похоже на раскрывшуюся водяную лилию. Жиль с высоты сходней едва различает три силуэта, кружащиеся в ритме медленного и грустного вальса.

Подбирая платье, Пиу на мгновение задерживает взгляд на непристойной носовой части «Саратова», исчезающей в жарких глубинах ночи. Тончайшая плева, которая отделяет любовь от смерти, представляется ей вдруг такой же хрупкой, как крыло бабочки.

Пиу уже не испытывает отвращения при виде большой подводной лодки, спящей в соли и пене. Ей как будто даже хочется подойти и погладить эту холодную плоть, которую лижут языки волн, лечь на нее, черную и твердую, словно мрамор у входа в склеп.

Жиль берет ее за руку, чтобы отправиться на улицу Салин. Он едва осмеливается поднять на нее глаза, он мягко спрашивает ее, как она себя чувствует в своем женском естестве.

— Я хочу есть! — кричит Пиу.

И устремляется вперед, стуча каблуками по раскаленным камням мостовой.

* * *

Открытое досье и испещренные пометами бумаги загромождают серый металлический стол. Инспектор поднимает на Макса глаза, за двойными линзами очков кажущиеся слишком выпуклыми и влажными.

— Лексиколог… Какая, собственно, от них польза?

— Никакой, — отвечает Макс, утомленный долгим ожиданием.

— Так я и думал.

Он гладит свой бритый, с проступающей синевой, подбородок.

— Вы не явились ни по моей повестке от вторника четвертого апреля, ни по той, что была в мае.

— Я попал в серьезную аварию и находился в госпитале. Я принес вам свидетельство.

— В таком случае вы находитесь уже не в моем ведении, а в ведении медицинской службы.

— Да, но тем временем я был принят на работу в туристический центр.

— Я знаю, пятьдесят семь дней. Вам не хватает трех дней, чтобы были соблюдены все формальности. Согласно административным нормам вы все еще подчиняетесь медицинской службе.

— Но я же полностью выздоровел!

— На вашем месте я бы постарался поменьше об этом говорить.

— Что же мне делать?

— Вернитесь к врачу-консультанту и жалуйтесь. Вас поместят на обследование, это будет самый лучший вариант. Предполагалось, что вы будете находиться в ведении медицинской службы шесть месяцев. А пока я обязан закрыть ваше досье и не могу вам больше выдать ни сантима, таков закон.

— Я понял, — говорит Макс, направляясь к двери.

— Подождите, я с вами не закончил… Лексиколог… Эта профессия как-то связана со словами, не так ли?

— В некотором смысле.

— У меня тут министерский циркуляр со словом, которое не фигурирует ни в одном словаре. Вы не могли бы дать мне его определение?

Он протягивает Максу бумагу, указывая пальцем темное место.

Оплата вышеупомянутых пособий, касающихся получателей, о которых идет речь в статье 3 пункт 9, должна стать предметом прошения…

Фраза кончается совершенно диким прилагательным, от которого взгляд Макса затуманивается. Это злобное, не имевшее права родиться слово из шести слогов, покрытое пылью и плесенью. Оно вдруг ускользает от взгляда, карабкается на верхнюю строку, пытается затеряться среди других слов. Макс тщетно преследует его на трупной поверхности бумаги.

— Ну? — нетерпеливо спрашивает инспектор.

— Оно ничего не означает, — говорит Макс. — Наверняка здесь опечатка.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Ну или это слово, придуманное администрацией, чтобы умыть руки в случае конфликта.

— Понятно.

Теперь слово достигло верхнего края страницы. Оно изгибается, как ластик, смоченный в чернильнице, и марает поля созвездиями черных клякс.

* * *

Долгие переговоры на узбекском ведутся при красном освещении центрального поста. Сиум пытается объяснить Нуку различные этапы своего плана, но колосс, надувая губы, скребет череп. Он боится, что его начальник скоро совсем лишится рассудка, одержимый идеей осуществить собственный октябрьский переворот.

— Каждый раз, когда Пупаракис отправлял корабль на слом, — говорит Сиум, — он сливал остаток из резервуаров в большую емкость, которая находится у входа в доки. Там должно быть, самое меньшее, триста тысяч литров. Нужно, чтобы ты как-то исхитрился привезти мне по крайней мере сто тысяч. А лучше сто пятьдесят.

Нук делает гримасу, выражающую сомнение. Хотя обычно с ним нетрудно было найти общий язык, и он всегда с усердием исполнял работу, поручаемую ему Сиумом. Он даже согласился перевезти увесистый труп на пустырь, он засыпал его землей и строительным мусором настолько основательно, что тело так никогда и не нашли. Но сто тысяч литров мазута — это все равно как если бы его попросили достать с неба луну.

— Нужно раздобыть грузовик с цистерной, хозяин. Но даже если нам удастся его найти, он должен будет сделать пять ходок. Это привлечет внимание охраны.

— Охраной можно заняться.

— Да, но грузовик, хозяин, грузовик!

— Как ты думаешь, сколько от «Саратова» до емкости?

— Минимум шагов пятьсот-шестьсот.

— Скажем, четыре сотни метров. Может быть, проще найти насос, шланги и штуцера? Это дело я поручаю тебе, Нук. Следующий большой прилив будет шестого октября. У тебя есть двадцать дней, чтобы подготовить установку. Учти, ты еще должен будешь помочь мне с машинами, проверить клапана и цилиндры. Нам нужна надводная скорость до шестнадцати узлов.

Нук скребет череп. Он не ждет ничего хорошего от мотора, производящего эти беспорядочные щелчки на низких оборотах. Впрочем, он вообще не питает доверия к «Саратову», слишком большому, слишком тяжеловесному и сложному, чтобы быть хорошим кораблем. А ведь был еще и тот злополучный скрежет во время буксировки в фарватере. На корму, судя по всему, пришелся сильнейший удар. Хорошо, что в сумасбродные планы Сиума не входит плыть с погружением.

— Ты мой заместитель, Нук. И потому я должен ввести тебя в курс всех деталей операции. Как только мы выйдем в море, ты наденешь эту форму лейтенанта.

Нук бросает взгляд на форму, которую Сиум вынул из упаковки, и внезапно прекращает скрести голову. Золотые галуны украшают рукава кителя, лацканы пестрят звездами и знаками отличия.

— Могу я примерить, хозяин?