Мать ветров (СИ)

— А где ты научилась искусству врачевания? — поинтересовался Марчелло, следя за уверенными движениями подруги.

— Поначалу помогала память Раджи. Его отец был травником, и мой спаситель тоже кое-что понимал в лечении и снадобьях, — объясняла Хельга, смывая гной тряпочкой, смоченной в какой-то настойке. — А уже здесь, в библиотеке я заглядывала в медицинские книги.

— Кстати, о книгах. Ты узнала что-нибудь новое о Пьере?

— Нет, — сокрушенно покачала головой девушка. — Я, хоть и утбурд, а служанка. Кто мне что скажет? Разве что в дом Пьера проникнуть, но в одиночку я побаиваюсь.

— Да, тут дело такое... Осторожно надо, — нахмурившись, кивнул студент. — Может быть, все-таки поделиться нашими подозрениями с Алессандро?

— Марчелло, — Хельга понимающе улыбнулась и принялась перевязывать друга. — Я знаю, Алессандро для тебя чуть ли не божество, но... Я боюсь, он не воспримет твои предположения всерьез. А я не готова открыться ему и рассказать, что видела на войне глазами своего спасителя.

Они еще поговорили о том, как же им выйти на убийцу маленького историка, а потом перешли на общих знакомых. Юноша с облегчением узнал, что издевательства над Яри, которые внезапно прекратились зимой, в его отсутствие не возобновились.

— А что Али, так и не появился? — с тревогой спросил Марчелло. Он с месяц не видел своего приятеля на лекциях, а где он живет, разумеется, спросить не догадался.

— В библиотеке — нет, — ответила Хельга. — Но хозяйка разрешила мне вчера прийти чуть-чуть попозже, и я заглянула через окошко к художникам. Жив он и здоров, правда, заморенный какой-то, и синяки под глазами.

Жив и здоров. У Марчелло будто камень тогда с души свалился.

Что ж, рана почти зажила, и через день-другой он сам придет в университет, отыщет саорийца и уж теперь точно выспросит, где тот снимает угол, и не нужна ли ему помощь.

Тишина. Нет, не такая глубокая, пронзительная, как ночью в горах, когда все товарищи уже спят, и лишь дежурный изредка гремит котелком или шуршит страницами книги. Но после вечного несмолкаемого гама на чердаке, после пьяных песен соседа-поэта и патетических разглагольствований соседа-аристократа, уж не говоря о спорах, шутках и препирательствах остальных соседей, в отдельном, пусть и совершенно убогом закутке в том же квартале Ангелов Али просто блаженствовал. Пусть в предыдущем месяце он сумел оплатить лишь художественные курсы, пусть нашел себе еще одну подработку и с ног валился от недосыпа, недоедания и усталости, но тишина в новом жилище и возможность спокойно работать того стоили.

А вдохновение нахлынуло, когда не ждали. Может быть, во всем виноват чай, к которому юношу пристрастил его приятель? В тот день они в третий раз сидели в чайхане, спасаясь от мокрого снега пополам с дождем, и пили обжигающий, горьковатый, отдающий дымом и чем-то копченым напиток. Марчелло увлеченно рассказывал о страницах древней истории Саори, которые самому юноше были неизвестны, хозяин время от времени спрашивал у своих единственных в этот час посетителей, куда лучше поставить бронзовые подсвечники да как поизящнее подвязать занавески. А художник поглядывал то на хмурое серое небо за окном, то на синие шнурки в пухлых умелых руках саорийца, то на огоньки в синих глазах своего собеседника... И оно пришло. Накатило так, что сердце подскочило к самому горлу. Да. Именно это он страстно желал нарисовать — когда-то, чтобы порадовать родителей... Теперь нарисует для мамы. И для людей.

Но ему нужна была спокойная рабочая обстановка. Без толчков под руку и настойчивых предложений «хряпнуть по стаканчику», без одолженных без спроса монет с оправданием «да я ж верну, ей-ей верну, недели не пройдет!», без карточных игр до рассвета. А еще нужны были деньги. Потому что, познакомившись в Пиране с масляной живописью, Али и помыслить не мог о темпере, уж не говоря о более дешевых красках.

Что ж. Юноша потуже затянул пояс, отказался на месяц от дополнительных курсов, нашел подработку на стройке очередного храма, и теперь уж три вечера как наслаждался покоем в крохотной комнатке под самой крышей с видом на соседнюю крышу и местную свалку. Послезавтра он купит бумагу для эскизов, а завтра наконец-то вновь отправится на лекции Алессандро.

— Марчелло! Ты появился, — Алессандро, который вошел в аудиторию еще до начала лекции, приветливо улыбнулся, завидев студента. — Надеюсь, на этот раз ничего не случилось? Джордано объяснил мне, что у тебя горячка.

— Н-нет, благодарю Вас, все хорошо. Н-наверное, просто п-промок, — заикаясь, выдал несчастный юноша. Да за что ж ему такая пытка! Легче было воду домой таскать... Участливые голубые глаза совсем близко, изящные тонкие пальцы мягко сжали его запястье, а сказочные волосы цвета электрума переливались в лучах весеннего солнца, что беззастенчиво заглядывало в окна и прогоняло вечный холод из этой каменной громады.

— Я рад, что ты выздоровел, — эльф с отеческой нежностью коснулся плеча своего студента и направился к кафедре. А переводчику только и оставалось, что хватать ртом воздух, будто рыбе, выброшенной на лед. Мысленно, чтобы никто-никто не раскрыл его постыдную тайну.

Он торопливо осмотрелся по сторонам. В такие минуты юноша думал о том, как хорошо почти не иметь друзей. Одни студенты кивали ему издалека, другие и вовсе не замечали, некоторые походя пожимали руку, и ни одна душа не обратила внимания на его мимолетную слабость.

Тяжелая дверь в очередной раз отворилась, и в аудиторию вошел Али. Действительно, жив-здоров и даже веселый. Только глубокие тени под глазами слегка пугали.

Саориец окинул рассеянным взглядом аудиторию — и просиял, когда заметил Марчелло. Быстрым летящим шагом приблизился к нему и горячо пожал протянутую руку.

— Наконец-то я вырвался на лекции Алессандро. Ты не представляешь, как мне не хватало тебя весь этот месяц!

Что? Переводчик часто заморгал, зачем-то встал, неуклюже громыхнув лавкой, недоверчиво всмотрелся в ясные зеленые глаза. Разве так бывает? Разве выражают свою радость столь открыто? Он привык к теплым отношениям с Хельгой, но они строили свою дружбу больше двух лет и очень-очень долго, осторожно сближались. Впрочем, с Али с первых минут знакомства ему было легко именно из-за этой удивительной простоты общения.

— Ты где пропадал-то? — с неожиданной для себя грубоватостью в голосе спросил Марчелло.

— Зарабатывал на отдельное жилье, — ответил Али, обогнул стол и устроился рядом с приятелем. Словно и не заметил резкого тона. Тряхнул головой, отбрасывая со лба черные локоны, и усмехнулся: — Я — художник, существо до неприличия капризное и требовательное. Хочу творить в тишине! А как ты?

— Да вот... Две недели провалялся с горячкой, так что последние лекции тебе не перескажу. Но до того Алессандро начал тему про первые гномьи поселения в Волчьих Клыках и, думаю, еще продолжит.

— Там же про самые первые кузницы и плавильни, про первых ювелиров... Верно? — Али бросил быстрый взгляд на эльфов, недругов Яри, которые расположились на два ряда выше них, и весело подмигнул Марчелло: — Наш славный сын ювелира очень бесился, когда узнал, что гномье искусство слегка древнее эльфийского?

— Не то слово!

Ему тоже не хватало Али. Этих беспечных шуток, этой свободы, этого беспричинного доверия. А что, если?.. Марчелло внутренне замер и подобрался. Ведь Али искренне сопереживал ему, когда они впервые сидели в чайхане, и он поведал художнику историю Пьера. Что, если поделиться с ним страшными догадками?

— Марчелло, пожалуйста, покажи конспект третьей лекции, — голос преподавателя прервал их заговорщическое шушуканье.

— А, д-да... Конечно, — юноша рывком открыл записи и умудрился уронить их на пол. Пока поднимал, грохнулся головой об стол. Кажется, щеки предательски пылали, а руки все никак не находили нужных страниц. Да что с ним такое! Две недели не видел любимого — и совсем голову потерял! — В-вот, возьмите.