Мать ветров (СИ)

— Тебя выдают глаза, — мягко улыбнулся лекарь и подал своей любимой невесть как очутившийся на лугу вереск. — Ты очень вдумчиво собираешь цветы. Но ты размышляешь не как на заданиях или во время учебы... Будто в себя уходишь.

— Не знаю, как и объяснить, — девушка взяла саорийца под руку и прижалась щекой к его плечу. — Почему-то цветы напоминают мне о маме. Будто идем мы вместе по полю али по лесу, будто голос ее слышу... Я ведь совсем ничего о ней не помню, но среди трав да в цветах — чую. И не грустно вовсе становится, а легко-легко. А ты? Из-за Рашида?

— Верно, моя проницательная. Вдали от дома, в одиночестве они стали для меня живым и ярким напоминанием о нашей лаборатории, о лекарственных сборах, о счастливых годах, проведенных с отцом, — Раджи смущенно запнулся. Он-то нашел своего любимого человека, а Зося как была, так и осталась сиротой. Вдруг от грустных мыслей его отвлекли небесно-голубые звездочки цикория, что рос у неприметной тропинки. Лекарь достал из-за пояса нож, чтобы срезать жесткие, непокорные стебли. Обернулся и озорно подмигнул девушке: — А давай вместе подарим букет командиру? Вдвоем не так страшно.

Они тогда вдоволь посмеялись над растроганным и взбешенным Кахалом. Тот цикорий давно превратился в прах, как и ее любимые мужчины, муж и друг. Но озорная улыбка осталась. Зося поспешно спрятала лицо в ближайших гиацинтах, чтобы скрыть от хозяина и его семейства необъяснимый приступ веселья.

От двери послышались шаги. Командир Фёна обернулась и неторопливо пошла навстречу родственникам барона.

— Позвольте представить... Лючия, наша гостья из Ромалии, завзятая путешественница. Мой кузен, преподобный Ульрих, — Фридрих коснулся рукой плеча красивого мужчины в черном одеянии жреца, с благородной проседью в темных волосах и кротким взглядом золотисто-карих глаз. Служитель ордена поклонился Зосе и галантно, почти невесомо поцеловал ее руку. Тем временем хозяин дома продолжил: — А это — моя кузина Марлен.

Сумасбродка Марлен. Именно так обмолвился о ней учтивый Фридрих, когда в приватной беседе рассказывал Зосе о приглашенных к ужину. Хотя на первый взгляд — ничего безумного. Да, каштановые — видимо, как у большинства Баумгартенов — локоны были собраны в простой свободный хвост, а льняное платье соломенного цвета украшал только вышитый бисером пояс. И еще, пожалуй, Зосю удивило спокойное, крепкое рукопожатие.

— Тетя Марлен! Ох, Лючия, дорогая! — впорхнувшая в гостиную Камилла, вся в нежно-голубом, едва не разорвалась между желанием броситься родственнице на шею и стиснуть в своих руках ладони Зоси. Она явно не относилась к тем, кто с подозрением косился на белую ворону в славной стае Баумгартенов, а прошлым летом с первых же дней знакомства искренне привязалась к якобы ромалийке.

— Девочка моя, ну сколько раз просить, не надо меня теткать. Мне всего тридцать один год! — рассмеялась Марлен и расцеловала племянницу в очаровательные пунцовые щечки. — Однако ты похорошела, пташка! До сих пор не замужем? Вот и чудесно. Незачем транжирить такую красоту на первого встречного, ее только по любви отдавать годится.

Фридрих не слишком вежливо побагровел и закашлялся. Зося окинула цепким взглядом семейную сценку и сообразила, что Камилла засиделась в девицах не в последнюю очередь благодаря советам тетушки.

К счастью, благоухающая розовая Амалия, мило хихикая, пригласила всех к столу.

Скука. Какая же смертная скука царила в этом изысканном обществе, когда напротив не было Раджи, с которым они весело переговаривались взглядами и лишь им двоим понятными знаками. Пожалуй, впервые за всю жизнь Зося пожалела этих людей, оторванных от повседневного труда, праздных, унылых... Сколько усилий они прикладывали, чтобы развеять тоску! Ребята, а вы шелка свои постирать или хлеба испечь не пробовали? Командир натянула очередную улыбку в ответ на очередную глупую шутку Амалии. Или в ответ на патетическое заявление Георга. Впрочем, разница невелика. Даже прелестные цветы казались восковыми, а тонкий нежный аромат фрезий — поделкой дрянного травника. Пожалуй, лишь тетя и племянница, которая откровенно льнула к сумасбродке, напоминали о том, что там, за порогом, вступала в свои права весна.

— Милая Марлен, ты как человек искусства, к тому же, понимающий душу народа, вероятно, оценила наше дивное приобретение? — Амалия грациозно протянула руку, звякнув серебряными браслетами, и указала на скульптуру.

— Как человек искусства я играю на арфе и мало что смыслю в резьбе по дереву, но если уж ты хочешь знать мое мнение, так это ужасная пошлость, — фыркнула женщина. — И при чем тут народ? Обычный сюжет из легенд высшего света о рыцаре и драконе. Только бедняга, разумеется, не сумел подняться до мастерства йотунштадтских профессионалов и при этом растерял подлинное, душевное... Но, повторю, в скульптуре я дилетант, и вы без угрызений совести можете наплевать на мои слова.

— Ой, тетя... прости, Марлен, как жаль, что тебя не было с нами на первой в этом году ярмарке в Блюменштадте, — прощебетала Камилла, тем самым неосознанно спасая родителей от необходимости вымучивать ответ. — Мы видели столько премилых резных вещиц... А, вот и образец! — девушка жестом поманила к себе служанку, что внесла в гостиную блюдо с яблочными пирожными. — Герда, покажи, пожалуйста, брошку!

Служанка с поклоном приблизилась к столу, и господа смогли разглядеть простенькое деревянное украшение с узором в виде листьев и цветов. Что и говорить, работа незамысловатая, подобный мотив часто повторялся на гребнях, браслетах, блюдах, сундуках... Но руку сына Зося узнала безошибочно. Лишь Саид резал по дереву так же порывисто, как и жил.

— Это и в самом деле образец, — кивнула Марлен. — Рада за тебя, голубушка, ты действительно не зря потратила щедро отсыпанные тебе за труд монеты.

— В самом деле? Вы находите красивым этот примитивный рисунок? — не удержавшись от хулиганства, протянула Зося.

— Удивительно слышать подобные слова от Вас. Принимая во внимание Вашу внешность, — с откровенной издевкой ответила сумасбродка.

— О, куда занятнее слышать подобное от Вас. С учетом Вашего происхождения, — лениво поклонилась собеседнице Зося.

Кажется, со скукой более-менее управились. Несчастные супруги чуть торопливее, чем позволяли приличия, пили вино, Георг непонимающе хлопал глазами, преподобный Ульрих наморщил лоб, видно, судорожно выцарапывая из своих проповедей слова примирения, а Камилла трогательно переживала из-за того, что симпатичные ей женщины с удовольствием всаживали друг в друга колючки. Как и прошлым летом, доверчивой милой девушке досталось ни за что.

— Дорогой Ульрих, не расскажешь ли нам о главной интриге грядущего собора? — неловко улыбнулся кузену барон.

— Ты говоришь о предложении заменить часть сожжений тюремным заключением? — уточнил преподобный.

— Именно.

— Боюсь, здесь нет никакой интриги, — покачал головой служитель Пламени. — Верховные жрецы княжеств посмотрят на соотношение голосов после окончания дебатов и сформулируют собственные позиции с учетом мнений своих подчиненных. А верховный Грюнланда, в свою очередь, решит, прислушиваться к собору или же нет.

— Зная твое великодушие, я отчего-то не сомневаюсь в том, каким будет твой голос, — и Фридрих тронул своим кубком кубок Ульриха.

— Ах, мой милый, если бы все было так просто, — в добрых золотисто-карих глазах мелькнуло искреннее огорчение.

В обсуждении возможной реформы законодательства ордена принимали участие по сути дела лишь братья. Георг почти откровенно зевал, Амалия отчаянно изображала вежливый интерес, а вот Камилла, пусть и была не напоказ увлечена беседой, куда больше слушала, чем говорила. Марлен поначалу приняла живейшее участие в споре, но смолкла после того, как Ульрих поведал о черных делах нескольких чародеев, сожженных в течение последних трех десятилетий. Барон Фридрих стойко держался и безукоризненно следовал требованиям шантажа.