Пятый дневник Тайлера Блэйка

Тайлер потерял надежду. Он потерял все. Альберт был мертв, ария Немого была прервана на самом неподходящем моменте, а Карли совсем перестала доверять Блэйку. Любовь исчезла, и осталась лишь та фальшь, тот обман, которого так боялся Тайлер всю свою жизнь. Единственное, что он все еще с трудом держал в руках – это смысл. Смысл его жизни, то и он казался все более призрачным с каждым днем, приближавшим двадцатилетие Карли. Ей только пару дней назад исполнилось девятнадцать лет и Блэйк понял, что теперь он уже опоздал. Его смысл жизни должен был исчезнуть и забыться уже через год. И это лишь в лучшем случае.

Младшая сестра Тайлера уже давно ушла в колледж, а он сам до сих пор оставался стоять в комнате и смотреть в окно. Тайлер, вспоминая то, как Альберт в свое время учил его математике, теперь просто в уме высчитывал цену своей проблемы. Учитывая то, сколько он уже смог собрать, работая на Маклоу, то осталось совсем мало. Но учитывая жалование скрипача в ресторане, осталось слишком много, чтобы собрать столько за один лишь год. Да и Карли в последние года три все больше и больше жаловалась на сильные боли в голове, пила антибиотики. Но даже если Тайлеру удастся за год собрать нужную сумму сможет ли она дождаться операции? Голова Блэйка раскалывалась от множества вопросов, на которые он, конечно же, знал ответ. Он лишь не хотел его говорить. Он всей душой не хотел принимать неизбежное, но мысленно он уже все понял. Он уже опустил руки и готов был прощаться со своей сестрой в любой день. Он уже знал, что ему придется похоронить ее, и уже представлял себе, что в ее гробу обязательно будут лежать розы. Красные розы с самыми колючими шипами, какие только сможет найти Тайлер. Именно эти цветы прекрасно подходили под описание их любви: она была прекрасна, но без лепестков, без этой красивой маски, это был лишь колючий стебель, который не нес ничего кроме боли.

Тайлер старался не смотреть в глаза Карли и стал уже сам избегать ее внимания. Она даже не знала, что каждую ночь он сидел рядом с ее кроватью и плакал. Он горько плакал об утрате, которую уже заранее ждал. Он плакал о том, что вся его жизнь, которая заключалась в том, чтобы уберечь этого прекрасного ангела, этого ребенка, была напрасна. Быть может, Тайлер бы даже покончил с собой. Он бы с радостью повесился, не будь он таким трусливым и жалким.

На работе Тайлер уже не впервые услышал от Джейкоба, что тот списывает штраф с него. Ларсен даже не понимал, что Блэйк переживает уже не о смерти Альберта, а о своей умирающей сестре. Максимум, что он мог сказать: «Мне очень жаль, Тайлер, но ты должен работать». И все. Но ему не было жаль. Ему не было жаль, потому что он совершенно не знал, о чем он говорит и что на самом деле переживал Блэйк. Однако Тайлер за год уже настолько привык к этому, что даже не придал значения словам директора. Не так уж и много он теряет, учитывая масштабы того, сколько ему действительно нужно собрать.

Тайлер подошел к тому месту, где они с Альбертом обычно играли. Фортепиано Улама стояло, как и раньше, теперь только оно было покрыто слоем пыли. Альберт очень не любил, когда кто-то посторонний трогал его инструмент и потому следил за ним всегда сам. Теперь же это фортепиано казалось обыкновенным декором. Создавалось такое впечатление, будто его и вовсе там не было. Будто никогда не было Альберта и никогда в ресторане до этого не звучала та замечательная музыка, которую он играл. Тайлер лишь потом осознал, каким хорошим музыкантом был его друг. И теперь о том, что он когда-то был здесь, в «Белом Лебеде, напоминал лишь его инструмент и инструмент Тайлера. Его лучшая скрипка. И эта скрипка была ничуть не хуже той, на которой когда-то играл Немой. Однако он умер в тот же день, когда скончался и Улам.

Тайлер достал свою скрипку из футляра и, взяв смычок, встал на свое законное место. Скрипач поудобнее взял свой инструмент и в последний раз украдкой взглянул на клавишный инструмент, словно ожидал, что бывший его хозяин вновь кивнет ему и первым начнет играть мелодию. Только после этого музыкант прикрыл глаза и принялся играть на скрипке.

Блэйк стал играть свою сонату номер три. Он написал ее, когда ему было двадцать лет и после того, как впервые сыграл ее на публике, он редко вспоминал те ноты. Но не так давно это стала любимая его композиция. Любимая лишь от того, что он мог излить в ней душу. Он мог сыграть это, возможно, самое грустное свое произведение и выразить без слов всю ту гложущую его боль. И его мало волновало, кто и как реагировал на эту игру. Он просто слушал музыку, создаваемую тесным и верным союзом смычка и струн. Слушал, как его собственная душа плачет и утопает в бесконечной тоске. И ему отчасти было безумно, безумно жаль, что никто не мог услышать всего того крика отчаяния, который раздавался в каждой ноте, сыгранной Тайлером. Никто не хотел слышать его музыку. Никто не хотел слышать его душу. Этому городу душа была ни к чему и Тайлер прекрасно убедился в этом на собственном опыте.

От игры Блэйка отвлекло то, что кто-то вдруг подошел к нему. Кто-то стоял рядом с ним и пристально наблюдал за тем, как он играет. Тайлер открыл глаза и случайно задел смычком не те струны, от чего послышался неприятный скрип, после чего только прекратил играть, даже не поморщившись, как обычно делал, когда слышал неприятные ему звуки. Перед скрипачом стоял мужчина среднего роста с поседевшими прядями волос. Незнакомец буквально пожирал его взглядом своих измученных темных глаз. Он с интересом и в то же время каким-то болезненным спокойствием смотрел на музыканта.

– Тайлер Блэйк, я так полагаю? – вдруг спросил некто и поправил очки-половинки.

– Д-да, – Тайлер кивнул. – Я… Я Вас… Вас знаю?

Незнакомец улыбнулся. Его улыбка была абсолютно искренней, будто он пытался ею показать, что услышал Тайлера. Он будто пытался без слов сказать ему. Что понял каждое слово, изложенное Блэйком в его сонате.

– Мое имя Клод Ричард. Не думаю, что Вы меня знаете. Но Вас знаю я. Я не раз слышал, как вы играете в Большом зале Музыкальной Академии, – говорил он.

Клод окинул взглядом зал ресторана, где по-прежнему сидели гости, которые, казалось бы, даже не замечали ни его, ни музыканта. После этого мистер Ричард вновь посмотрел на Тайлера. Блэйк судорожно вздохнул и прижал к себе скрипку, ожидая последующих слов Клода. Отчего-то Тайлеру безумно хотелось снова услышать его успокаивающий голос. Ему чертовски хотелось узнать, чего хотел от него этот спокойный и дружелюбный незнакомец.

– Вы не будете против присесть за мой стол? Я давно искал возможность побеседовать с вами, мистер Блэйк. Так что не откажите мне в том, чтобы поговорить.

Тайлер сглотнул. Блэйк почувствовал, как сердце его нещадно забилось в груди, словно бы намереваясь переломать ему ребра и выскочить наружу. Тайлер просто не мог отказаться. Он не мог отказать человеку, чей голос его так успокаивал и в чьих глазах он видел, что ему можно доверять. Именно поэтому он закивал и дрожащими руками осторожно убрал в скрипку в футляр и положил его на столик у фортепиано. Он в последний раз взглянул на музыкальный инструмент Альберта и вздохнул.

Клод же проводил Блэйка к дальнему столику и сел напротив него. Тайлер на самом деле никогда до того не сидел за столом в зале ресторана и потому был немного растерян. Он был поражен тому, какими мягкими и удобными в «Белом Лебеде» были стулья и настолько же чистыми были скатерти. Для него, для совершенно бедного человека, который прячет сбережения в скрытой от нежелательных взглядов коробочке на кухне, было непривычно находится в месте, которое было предназначено для людей, кто мог себе это позволить. Мысленно он осознавал, что ему просто необходимо вернуться на свое рабочее место. Хотя он и смутно понимал, зачем. Все-таки, теперь смысла в его работы было столько же, сколько в признаниях в любви среди бездушных людей.

– Мистер Блэйк, – позвал Клод, когда они сели за стол. – Мистер Блэйк, вы в порядке?

– Я… Д-да… Простите, м-мистер… Мистер Ричард, – пролепетал Тайлер и снова посмотрел на Клода.